"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

"Куперник... есть Куперник... айда в Киев..." Если крестьянина лишали
надела, если, пользуясь его темнотой, его пускали по миру, если пан, памятуя
"невозвратное время", расправлялся на конюшне с подозреваемым вором,
крестьянин таинственно сообщал "жинке": "Пойду в Киев до Куперныка...
сказывають - як батько жалие нас..." И шли. Я сама слыхала на юге выражение:
"Где Бог отступился - там еще можно к Купернику пойти".

Эта кипучая деятельность подорвала его сердце, и при богатырском
организме оно всегда давало себя знать. Изредка он уезжал лечить сердце -
куда-нибудь за границу, в Наугейм. Из-за границы он писал мне письма, полные
наблюдательности и юношеского интереса ко всему, что он видел. И всегда он
умел смотреть на все с какой-то широкой точки зрения. Хочется привести одно
из его писем из Финляндии как образец. В начале письма - шутливый упрек моей
подруге, которую он прозвал "богиня": "Богиня не в богиню, если в ней нет
некоторой жестокости". "Но (тут и он переходит на тему, всегда составлявшую
лейтмотив его писем, речей и разговоров) абсолютная жестокость так же
устарела, как устарело понятие об абсолютном божестве и об абсолютной
монархии. У нас в России последняя еще держится, и против нее, как у Гете,
"против глупости тщетно борются сами боги" - мы тщетно боремся уже 75 лет.
Финляндия - кусок Европы. Это - не особенно красивая, не особенно блестящая
и не особенно богатая женщина: но порядочная, опрятная, домовитая,
трудолюбивая, скромная и твердая. И, как здесь, в Европе, ты не увидишь ни
одной женщины с босыми ногами и растерзанной грудью, а все приодеты,
причесаны - такова и Финляндия. И на эту-то женщину Николай II и Бобриков
напустили своего Держиморду! Он мало что украдет у нее серебряные ложки и
спрячет их в свои ботфорты, - он в этих самых ботфортах влезет в ее комнату,
в ее чистую постель, он изнасилует ее - она, может, и родит от него, - но
любить она его не будет, другом и женой ему не будет. А может быть,
когда-нибудь ночью она перережет его пьяную глотку своим финским ножом...
Тогда все Держиморды возмутятся, станут кричать о подлости, коварстве,
адской злобе и непримиримости этой бедной женщины. Появятся десятки
Держиморд, схватят ее, повалят, свяжут, истерзают, ограбят и запрут в тюрьму
(см. историю Польши от 1772 года). Таково мое впечатление от законов о
введении русского языка, о сходках и пр.".

Достаточно этой одной яркой страницы, чтобы понять, как отец умел
смотреть и видеть - переходить от отвлеченности к образу как истинный
художник в душе.

Как многие активные деятели, отец втайне мечтал о работе совсем другого
рода, а именно - о профессорской. Вот что он писал мне по поводу моего
знакомства за границей с покойным проф. М.М.Ковалевским:

"Очень рад, что ты познакомилась с Макс. Макс. Это милейший, умнейший и
талантливейший человек, ученый и профессор. Он в Риме был бы Брут, в
Афинах - Периклес. А здесь он волею небес - изгнанный из Московского
университета преподаватель, вынужденный пробавляться общедоступными лекциями
в Париже. С Макс. Макс, я давно и хорошо знаком. В 1876 г. мы с ним в один
день держали и выдержали магистерский экзамен. А в 1885 г. он, уже в
качестве популярного и любимого студентами профессора, был моим, так