"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

благожелательно, и чувство невольной благодарности, верно, бессознательно
влекло их к нему. Так или иначе, это его свойство очень печально отражалось
на его семейной жизни. Только его последняя жена, на которой он женился уже
немолодым, сумела по-настоящему привязать его к себе.

Не менее сильно влекло к нему и мужчин и, пожалуй, по аналогичным
причинам. Как он умел в женщине вызвать "вечно женственное" начало, так в
мужчине он умел вызывать "вечно человеческое". Его общественное благородство
всегда будило ответное чувство. Мне случалось общаться с его товарищами,
особенно с младшими: они говорили, что он для них всегда был "светочем". К
каждому его слову прислушивались. В общественном значении он был большой
силой. Отмечали и его редкую доброжелательность к людям: он умел радоваться
чужому успеху не меньше, чем своему, и любить чужой талант не меньше, чем
свой.

Где бы и когда бы ни зашел разговор об отце - и раньше, и теперь, когда
его давно нет на свете, - первое, что о нем говорят: "Какой остроумный был
человек! Какой блестящий собеседник!" И после этого - особенно если это
происходит в кругу юристов - начинают вспоминать какие-то анекдоты, остроты
и крылатые слова из его судебных речей и пр. Но я должна сказать, что
большинство из них - апокрифы: ему приписываются почти все судебные и
судейские анекдоты "от Ромула до наших дней".

Правда, отец был исключительно блестящий и остроумный оратор, его речи
искрились чисто гейневским юмором (недаром Гейне был одним из его любимых
писателей), а его умение допрашивать свидетелей считалось классическим, и
часто своим тонким сарказмом он просто уничтожал прокурора. Но остроумие его
было недешевого свойства. Как писал об отце один видный критик, "у него был
великий дар: остроумие идеи. Идея сама по себе великая вещь, но без атрибута
остроумия она всегда элементарна и производит впечатление заезженной истины.
Для ее победы необходимо, чтобы она язвила, чтобы она колола, чтобы она
смеялась зло над старыми понятиями и пережитками".

Отец пользовался своим остроумием как оружием против всякого зла,
произвола и насилия: никогда он не употреблял его для издевательств над
беззащитными. Не только его судебные речи, но и беседа его была всегда полна
интереса, необычайно изящна, оживлена тонкими сопоставлениями, яркими
образами, цитатами из любимых его писателей, которых он знал неисчислимое
количество. Шутил он всегда серьезно, не подчеркивая смехом своей шутки и
предоставляя слушателю самому ее разгадать и понять. Но суждение об отце как
исключительно об остроумном человеке и юмористе грешит односторонностью.
Правда, он умел блестеть и играть, как бокал шампанского, он поражал впервые
встречавшихся с ним людей прежде всего этим свойством; но глубина его,
открытая хорошо знавшим его, была другая: сосредоточенная, упорная мысль о
правде, справедливости и свободе заполняла его всецело, и много печали таил
он под своей шуткой, а иногда и открывал при помощи этой же шутки.

Его судебные речи, к сожалению, почти не сохранились в печати или
рукописи, так как он обыкновенно говорил их по вдохновению, пользуясь
краткими, ему одному понятными конспектами, набросанными карандашом на любом