"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

состоянием здоровья" никого не могла обмануть - это наша общая победа!
Такое событие, конечно, следует отметить, но у Бороды в доме нашлось лишь
немного коньяка. Я вместе со всеми выпиваю рюмку и даю корреспондентам свое
последнее интервью.
- Мы все, конечно, счастливы, что Михаил Штерн на свободе, - говорю
я. - Но очень может быть, что этот шаг сделан советским правительством для
того лишь, чтобы отвлечь внимание западного общественного мнения от новых
нападок на еврейских активистов, обвиняющихся в шпионаже. Не исключено, что
именно сейчас могут начаться новые аресты.
- Машины КГБ уехали! - радостно сообщает в этот момент Борода.
- И за дверью "хвосты" больше не сидят, - говорит его жена Маша,
выглянув на лестничную площадку.
Я смотрю в окно. Действительно, машины, стоявшей метрах в двадцати от
подъезда, нет. Чтобы выяснить, осталась ли вторая, припаркованная вплотную
к дому, я встаю на подоконник и выглядываю в форточку. Увы, эта машина не
только на месте, она подъехала к самому входу. Да и "хвосты" не исчезли, а
лишь поднялись, оказывается, на этаж выше и вроде бы с кемто там
совещаются.
- Что все это значит, повашему? - настойчиво спрашивают
корреспонденты. Они, как и мы, заинтригованы происходящим, но о своей
работе не забывают. Мне и самому не терпится узнать.
- Сейчас выясним это экспериментально, - говорю я и быстро одеваюсь.
- Пойду звонить другим журналистам, сообщу о Штерне.
Пайпер и Сеттер, а также Борода, который все эти дни не отпускал меня
от себя ни на шаг - "чтобы быть свидетелем, если тебя арестуют", идут со
мной.
Возбуждение и коньяк делают свое дело: я забываю взять с собой сумку с
теплыми вещами, которую не выпускал до того из рук - на случай ареста.
У лифта происходит заминка. Двое кагебешников сбегают по лестнице и
заявляют:
- Поедете с нами.
Такая наглая манера поведения стала для них в последнее время обычной.
В лифт разрешено входить только трем пассажирам, хотя поместиться в нем
могут и пять человек - так мы часто и ездили. Однако на сей раз нас с
"хвостами" шестеро. После небольшого колебания Борода решает, что
присутствие корреспондентов рядом со мной важнее. Впервые за эти дни он
оставляет меня и поспешно спускается с седьмого этажа. В следующий раз я
увижу его только через одиннадцать лет.
В лифте все мы тесно прижаты друг к другу. Я буквально упираюсь носом в
рацию "хвоста", висящую у него на груди под пальто. Это тот самый белобрысый
весельчак, который будет сидеть со мной в машине справа от меня. Я
обмениваюсь с корреспондентами какимито малосущественными репликами и
вдруг замечаю, что согнутая в локте и прижатая к груди рука "хвоста" дрожит.
- Они нервничают - кажется, сейчас чтото произойдет, - говорю я
поанглийски.
Это мои последние слова на воле. Лифт открывается, я делаю несколько
шагов к выходу из подъезда - и, подхваченный множеством рук, пролетаю
сквозь двери прямо в машину.
...В Лефортово меня вводят в какойто кабинет, и я вижу встающего изза
стола, добродушно, подомашнему улыбающегося пожилого человека в очках.