"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

буквально наизусть. Но монолог Володина я не смог удержать в памяти -
слишком продолжительным он был. Однако общий смысл его и основные положения
я усвоил хорошо.
Володин говорит о том, как долго КГБ терпел враждебную деятельность
сионистов, о том, как нас мало.
- Лернер, Бейлина, Слепак, Лунц, Рубин, Браиловский... - перечисляет
он поименно моих "сообщников". - Я могу вам назвать их всех, не так уж вас
много, как вы думаете. Но вред вы приносите огромный. Вы вступили в
настоящий заговор с сионистами Америки и Израиля. Вы чернили нашу Родину
ежедневно, ежечасно. С помощью американских сионистов вы заставили Конгресс
США принять поправку Джексона, нанеся этим огромный ущерб нашей стране. Да
неужели вы полагали, что никому не придется отвечать за это?! - восклицает
он с пафосом, глядя кудато поверх меня, будто выступая с трибуны. - Вы
собирали секретную информацию и передавали ее на Запад...
Тут я перебиваю его:
- Уж ктокто, а КГБ, безусловно, знает, что никакой секретной
информации я не собирал. Вся моя деятельность была открытой.
Володин делает паузу, а потом говорит:
- Открытой? Не было никаких секретов? Даже тогда, когда вы сидели
вдвоем с американским корреспондентом в машине, плотно закрыв окна? Анатолий
Васильевич, - обращается он к Чернышу, - когда дойдете в допросах до этой
темы, напомните Щаранскому его слова, - и продолжает, - мы долго терпели,
не раз предупреждали вас и ваших друзей. Но и наше терпение не безгранично.
Теперь вспомните советскую историю, ведь вы ее, полагаю, должны знать. Еще
не было случая, чтобы человек, которому предъявлены такие обвинения, как
вам, и который не раскаялся, не был бы расстрелян. Впрочем, нет, -
поправляется он. - Так было в период, когда смертную казнь отменили и
максимальным наказанием был двадцатипятилетний срок... Так что вам не
грозят, а лишь объясняют ваше положение. Это долг следователя.
Я слушаю его - и радуюсь. Радуюсь тому, что я снова, как когдато,
могу спокойно слушать запугивающего меня кагебешника. Что страх не туманит
мой разум. Что я сейчас не думаю о том, насколько серьезны угрозы моего
собеседника, а просто изучаю его, смотрю на происходящее со стороны, уже не
только как участник драмы, но и - в определенном смысле - как режиссер.
Володин тем временем настойчиво предлагает мне подумать о моем
положении, но в какойто момент начинает, похоже, выдыхаться. Я решаю
подзадорить его, подкинуть полено в угасающий костер беседы:
- Да о чем же мне думать? Ведь все решено заранее! Я был объявлен в
советской прессе шпионом еще до ареста!
Должно быть, эти слова кажутся Володину криком отчаяния. Во всяком
случае он становится цинично откровенным.
- Тем более вы должны осознавать серьезность своего положения и наших
намерений. Действительно, мы объявили на весь мир, что вы государственный
преступник, и от своих слов, естественно, никогда не откажемся. Так что
ваше положение безнадежно. Вы не из породы героев, готовых пожертвовать
своей жизнью, и чем раньше это поймете, тем лучше. Вот Красин - какой был
гусар, каким петухом к нам пришел! И смертная казнь ему не грозила. А
хватило его на три месяца. Вы же и трех месяцев не продержитесь. Куда вам до
Красина, - и он пренебрежительно машет рукой в мою сторону.
Наверно, и это - часть их игры, но теперь им меня своими дешевыми