"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу авторабуквально наизусть. Но монолог Володина я не смог удержать в памяти -
слишком продолжительным он был. Однако общий смысл его и основные положения я усвоил хорошо. Володин говорит о том, как долго КГБ терпел враждебную деятельность сионистов, о том, как нас мало. - Лернер, Бейлина, Слепак, Лунц, Рубин, Браиловский... - перечисляет он поименно моих "сообщников". - Я могу вам назвать их всех, не так уж вас много, как вы думаете. Но вред вы приносите огромный. Вы вступили в настоящий заговор с сионистами Америки и Израиля. Вы чернили нашу Родину ежедневно, ежечасно. С помощью американских сионистов вы заставили Конгресс США принять поправку Джексона, нанеся этим огромный ущерб нашей стране. Да неужели вы полагали, что никому не придется отвечать за это?! - восклицает он с пафосом, глядя кудато поверх меня, будто выступая с трибуны. - Вы собирали секретную информацию и передавали ее на Запад... Тут я перебиваю его: - Уж ктокто, а КГБ, безусловно, знает, что никакой секретной информации я не собирал. Вся моя деятельность была открытой. Володин делает паузу, а потом говорит: - Открытой? Не было никаких секретов? Даже тогда, когда вы сидели вдвоем с американским корреспондентом в машине, плотно закрыв окна? Анатолий Васильевич, - обращается он к Чернышу, - когда дойдете в допросах до этой темы, напомните Щаранскому его слова, - и продолжает, - мы долго терпели, не раз предупреждали вас и ваших друзей. Но и наше терпение не безгранично. Теперь вспомните советскую историю, ведь вы ее, полагаю, должны знать. Еще не было случая, чтобы человек, которому предъявлены такие обвинения, как поправляется он. - Так было в период, когда смертную казнь отменили и максимальным наказанием был двадцатипятилетний срок... Так что вам не грозят, а лишь объясняют ваше положение. Это долг следователя. Я слушаю его - и радуюсь. Радуюсь тому, что я снова, как когдато, могу спокойно слушать запугивающего меня кагебешника. Что страх не туманит мой разум. Что я сейчас не думаю о том, насколько серьезны угрозы моего собеседника, а просто изучаю его, смотрю на происходящее со стороны, уже не только как участник драмы, но и - в определенном смысле - как режиссер. Володин тем временем настойчиво предлагает мне подумать о моем положении, но в какойто момент начинает, похоже, выдыхаться. Я решаю подзадорить его, подкинуть полено в угасающий костер беседы: - Да о чем же мне думать? Ведь все решено заранее! Я был объявлен в советской прессе шпионом еще до ареста! Должно быть, эти слова кажутся Володину криком отчаяния. Во всяком случае он становится цинично откровенным. - Тем более вы должны осознавать серьезность своего положения и наших намерений. Действительно, мы объявили на весь мир, что вы государственный преступник, и от своих слов, естественно, никогда не откажемся. Так что ваше положение безнадежно. Вы не из породы героев, готовых пожертвовать своей жизнью, и чем раньше это поймете, тем лучше. Вот Красин - какой был гусар, каким петухом к нам пришел! И смертная казнь ему не грозила. А хватило его на три месяца. Вы же и трех месяцев не продержитесь. Куда вам до Красина, - и он пренебрежительно машет рукой в мою сторону. Наверно, и это - часть их игры, но теперь им меня своими дешевыми |
|
|