"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

какихто внешних событий, неожиданных для КГБ? А если так, то разве не
естественно предположить, что причиной тому - заявление моих друзей,
сделанное после получения письма? И теперь КГБ пытается выяснить, как
произошла утечка информации, и начав Допрашивать об этом Шнейваса, они уже
не могут вернуть его ко мне в камеру...
Возможно, такая примитивная логика, такие грубые натяжки в
рассуждениях когото и удивят, но только не бывшего зека. Позднее я много
раз замечал, как люди в условиях изоляции начинают верить во все, во что им
хочется верить, даже в самые фантастические вымыслы, и как умело играет на
этом КГБ.
Итак, возможность того, что моя записка дошла, стала представляться
вполне реальной. Правда, тут же возникла мысль, которая подействовала как
ушат холодной воды: как же я теперь получу ответ - вертухайто ко мне не
подходит, он имеет дело только со Шнейвасом? Но я успокаивал себя: ничего,
через несколько дней попробую закинуть удочку, если он действительно передал
Бороде письмо, то, может, и клюнет...
Вдруг я обнаруживаю, что Фима забыл в камере свою коробку с сахаром.
Зову надзирателя, прошу передать сахар Шнейвасу. Тот долго размышляет и
наконец докладывает корпусному. Корпусной - дежурному офицеру. Этот
принимает соломоново решение. Если Шнейвас запросит, они ему сахар
передадут. Все ясно: боятся, что это - условный знак. Я и в этом их
опасении вижу хороший признак: раз боятся связи между нами, значит, им есть
в чем подозревать Фиму. Но вдруг тот вел двойную игру, помогая и КГБ и мне,
"сгорел" на вертухае и вышел у них из доверия? Тогда моя записка сейчас
здесь, у них. Утешаю себя тем, что ничего интересного для себя они в ней не
найдут, и тут же начинаю искать противоположные доводы - в пользу того,
что записка все же ушла на волю.
Все эти скачки фантазии неожиданно прерываются. Открывается кормушка.
- На вызов!
Что такое? Уже пятый час, скоро ужин, а в следственном отделе - конец
рабочего дня. Так поздно меня до сих пор никогда не вызывали. Да и что это
за допрос на тридцатьсорок минут?
За время следствия меня вызывали на допросы сто десять раз. Некоторые
из них продолжались по десятьдвенадцать часов. Какието я запомнил чуть ли
не слово в слово, другие - только в общих чертах, были и такие, которые
вообще не оставили в памяти никакого следа.
Этот допрос был, наверное, самым коротким - я вернулся в камеру часа
через два, и я его запомнил, кажется, наизусть. Потом я не раз анализировал
его буквально по фразам.
...По дороге в следственный корпус я медленно читаю свою молитву,
обычно это помогает сосредоточиться. Но на этот раз вхожу в кабинет и сажусь
на свое место за маленьким столом в углу, метрах в пяти от следователя,
едва сдерживая нетерпение: сейчас я узнаю, что же произошло с моей
запиской.
Черныш берет со стола конверт, достает оттуда какуюто бумагу и
медленно идет ко мне. Записка? Ответ?
- Вам предъявляется для ознакомления документ, находящийся в
распоряжении следствия. Что вы можете сообщить по этому поводу?
Он кладет передо мной листок бумаги, а сам садится напротив и
внимательно следит за моей реакцией. Я опускаю глаза. Сразу узнаю почерк