"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

Не знаю, поверил ли он мне, но я ему не врал. Действительно, имея
столько времени в запасе, давая в течение одиннадцати дней "прощальные"
интервью и обсуждая с друзьями возможные варианты развития событий, я не
сделал самого естественного и простого - не договорился о связи типа той,
какую разработал Фима Шнейвас.
Я написал письмо Володе Слепаку - поанглийски, по предложению Фимы,
"чтобы мента не спугнуть", сообщил, какое обвинение мне предъявлено, что
спрашивают на допросах, чем грозят, какова моя позиция; особо подчеркнул
необходимость публично разъяснять, что в наших действиях не было ничего
секретного; передал привет родственникам и друзьям.
В течение нескольких дней отдать письмо не удавалось. То старика
посылали дежурить в другой конец коридора, то рядом с ним оказывался его
коллега, и мент подавал Фиме сигнал: мол, будь осторожен. В результате у
меня каждый день возникала проблема - приходилось переписывать послание
заново. Оставлять его в камере на день опасно: рутинные обыски проводились
примерно раз в две недели, с внеочередными могли нагрянуть в любой момент.
Опыта писать микроскопическими буквами на крошечных листках, которые в
случае опасности можно быстро проглотить или уничтожить, у меня тогда еще
не было. Фима тоже рекомендовал избегать лишнего риска, поэтому вечером,
перед самым отбоем, я писал текст заново, а утром, после очередной неудачной
Фиминой попытки передать записку, она уничтожалась.
Не знаю, чем это объяснить, но игра в нелегальную связь с волей все
больше захватывала меня. Если в первый раз я писал Бороде, почти не
сомневаясь в том, что письмо попадет в КГБ, то с каждым разом возбуждение
от мысли: "а вдруг?!" - нарастало, и возможность установления связи с
волей уже не казалась такой нереальной.
Наконец вертухай взял записку. Произошло это утром, двадцать девятого
апреля. Старик открыл дверь и внес большое ведро.
- Мусор есть?
Его партнер (по инструкции дверь камеры открывается лишь в присутствии
как минимум двух контролеров - обычно дежурного по коридору и корпусного)
был далеко, я, как и договорились, лежал, отвернувшись к стене, и читал
книгу. Фима высыпал в ведро мусор, протянул руку за туалетной бумагой, и
одновременно передал письмо. Может, это все же не провокация?
Ждать ответа придется очень долго. Сейчас у вертухая два дня выходных.
Кроме того, изза майских праздников может произойти перестановка в
расписании. Двадцать девятого меня на допрос не вызывают. Тридцатого,
первого и второго - выходные и праздники, мертвые дни в тюрьме.
Воображение между тем разыгрывается. Я представляю себе, как Борода
получает письмо, связывается с моей семьей, срочно созывает друзей, через
иностранцев пересылает его Наташе в Израиль. Прессконференции, заявления,
протесты... Так ли все будет? И вообще - передаст ли вертухай записку?
Если да, то должен принести ответ. Я стараюсь успокоиться и скрыть свое
нетерпение, играя с сокамерником в шахматы и шашки.
С Фимой же происходит чтото странное. Довольно быстро успокоившись
после передачи записки и вроде бы совсем забыв о ней, он вдруг опять -
после долгого перерыва - начинает предаваться воспоминаниям о своих
амурных успехах. Но тридцатого апреля к полудню его настроение резко
меняется. Он взволнованно мечется по камере, возбуждение его все нарастает.
Затем он сообщает мне, что решил сознаться в существовании еще одного