"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

любят и все берут - уж поверь мне. А этот вертухай уже имел дело с моим
предыдущим сокамерником: носил ему ксивы за плату. Тот их прочитывал и при
нем же сжигал. Так что мент мне доверяет. Тебя он, понятно, боится, будет
подходить ко мне только тогда, когда ты на допросе.
Надзиратель, о котором шла речь, был самый старый из всех, лет под
шестьдесят, длинный, тощий и угрюмый. Всезнающий Фима утверждал, что в
сталинские времена тот работал "исполнителем", но это был скорее всего
обычный тюремный треп. Дежурил этот надзиратель, как и все остальные, так:
два дня - в первую смену, с семи утра до трех, два дня - во вторую, с трех
до одиннадцати вечера, два дня - в третью, с одиннадцати до семи утра, а
после этого - двухдневный отдых. В ночную смену переговоры вести нельзя: я
в камере, и вообще - открыть кормушку, не вызвав подозрения со стороны
корпусного, надзирателю очень трудно. В утреннюю и вечернюю - только если
меня вызовут на допрос в его дежурство и при этом не будет никакого
начальства в коридоре. Словом, переговоры с надзирателем Фима предполагал
вести без спешки и осторожно.
Однако все пошло как по маслу. Меня в течение недели вызвали на допрос
трижды, и каждый раз - в смену старика. Фима тем временем обо всем с ним
договорился: он передаст письма в один из ближайших дней, утром, когда тот
будет разносить по камерам туалетную бумагу. В самый последний момент
Шнейвас обратился ко мне:
- Слушай, тебе, наверно, связь нужнее. Если хочешь и если есть чтото
срочное, давай я для начала передам твою ксиву. Заодно и канал проверю. Да и
потом - все же евреи мы, должны друг друга выручать. Авось и ты мне
когданибудь пригодишься: может, и я решу из этой страны сваливать.
Этого предложения я, разумеется, ждал - и всетаки огорчился: ведь оно
не оставляло никаких сомнений в том, что Фима - стукач. Знаю, что многих
старых зеков эта фраза возмутит: да какие еще могут быть сомнения! Разве
самых первых его слов - о том, что "лоб зеленкой смажут", - недостаточно?!
Но я уже объяснял, что выработал однажды - и на всю жизнь - свой взгляд на
такие вещи: не спешить с выводами и пока есть хоть какаято крупица надежды
- не считать человека стукачом.
Я подумал - и принял "великодушное" предложение Фимы, решив так: как
бы ни был мал шанс сообщить друзьям о том, что со мной происходит, я должен
его использовать. Ведь если обвинение, предъявленное мне следствием, станет
достоянием гласности, это заставит КГБ отказаться от угрозы расстрела. Так
во всяком случае мне тогда представлялось. А если письмо попадет в руки
органов, что скорее всего, то в конце концов только от меня зависит, найдут
ли они в нем чтото полезное для себя.
Мой сокамерник попросил лишь об одном: приписать в конце несколько
фраз для его жены. Фима открыл мне свою тайну: в ожидании ареста он
договорился с женой об условном коде - вкладывая в ежемесячную передачу
определенные сорта мыла, сыра и других вещей и продуктов, она сообщает ему
о событиях на воле.
- А у тебя вообще была уйма времени подготовиться к аресту. Но тыто,
небось, до такого не додумался, - сказал он мне снисходительно, внимательно
следя при этом - или мне только казалось? - за моей реакцией.
- Да, - удрученно согласился я. - Я действительно сглупил, упустил
такую возможность и не договорился ни о какой связи, ни о каких условных
фразах. Теперь придется писать все открытым текстом.