"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу автора

после этого уже не расстреляют - ведь следствию помог.
Так говорил мой сосед Фима. Примерно с начала апреля он стал
настойчиво убеждать меня написать Генеральному прокурору - так, мол, все
умные люди делают. Сначала я отсыпался, затем усиленно занимался
аутотренингом, но слова Фимы все же до меня доходили. Они навели меня на
мысль: а почему бы и впрямь не написать заявление Генеральному прокурору?
Конечно, не в том духе, как советует Фима. Я четко сформулирую в нем свою
позицию и в дальнейшем буду просто ссылаться на это заявление. Не придется
каждый раз придумывать ответ и, главное, можно тогда не опасаться, что на
него повлияет обстановка на допросе.
Узнав, что я наконецто собрался писать Генеральному прокурору, мой
сосед обрадовался и засуетился. Он взял на себя внеочередную уборку камеры,
не позволял мне вставать к кормушке за едой - все делал сам, приговаривая:
- Ты пиши, пиши, не отвлекайся - свою жизнь спасаешь, это тебе не
шутки!
В своем заявлении я подробно перечислил нарушения прав человека в СССР,
вынудившие нас заняться сбором информации об отказниках, подчеркнул,
насколько важно для их судеб и судеб всех других людей, чьи права
нарушаются, внимание к ним мировой общественности. Я писал, что наша
деятельность от начала и до конца была открытой и законной, однако я не
намерен обсуждать ее в деталях, ибо не хочу помогать КГБ готовить "дела" на
других еврейских активистов и диссидентов. "В свете публикаций в газете
"Известия", - добавил я, - обвинивших нас еще до ареста в измене Родине,
не приходится сомневаться в исходе расследования моего "преступления", а
потому я не вижу смысла в сотрудничестве со следствием, заранее знающим, к
каким результатам оно придет". Это все не было простой риторикой - ведь
хорошо известно, что в советской истории суд ни разу не оправдал того, кто
обвинялся в политическом преступлении.
Жизнь я себе этим заявлением, конечно, не пытался спасти, но процедуру
допросов упростил до предела. С тех пор, подтверждая каждый раз свое участие
в деятельности еврейского движения и Хельсинкской группы, я произносил в
конце одну и ту же фразу:
- От конкретных показаний по данному вопросу отказываюсь в силу
причин, изложенных в моем заявлении на имя Генерального прокурора от
девятнадцатого апреля сего года.
Реакция Черныша была спокойной:
- Что вы такими заявлениями хотите доказать? Все бравируете, о жизни
своей не думаете.
Мой же сосед по камере и вовсе не стал комментировать этот поступок,
он просто больше не заводил разговоров о письме прокурору. Зато буквально на
другой же день появилась новая тема, поинтереснее.
Когда я вечером пришел с допроса и мы сели ужинать, Фима зашептал мне
на ухо:
- Сегодня я начал переговоры с ментом. Хочу, чтобы он отнес моей жене
ксиву. Она ему там заплатит сотню, а он мне ответ принесет. Надо ее кое о
чем предупредить... - дальше шли намеки на какието незавершенные
коммерческие комбинации.
Я удивился:
- Подкупить кагебешника сотенной?
- Ты жизни не знаешь! - ответил самодовольно Фима. - Деньги все