"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу авторапредупреждение тем, кто, возможно, идет навстречу: веду заключенного. Мы не
должны встречаться, не должны разговаривать, не должны видеть друг друга. Если же вдруг из другого конца коридора раздается такой же сигнал, тебя заводят в специальную нишу, тесную, как шкаф, и запирают там, а когда ниши поблизости нет, начинается сложная операция по "разводу" заключенных. На допрос я каждый раз иду, стараясь скрыть волнение, в постоянном ожидании какогото странного сюрприза, неизвестного мне документа или неожиданного показания близкого человека - когда, наконец, станет ясно, почему они решились обвинить меня в измене. Но вместо сенсаций - все те же общие вопросы и долгие рассуждения о безнадежности моего положения, о том, что КГБ не шутит, о том, что впереди меня ждет "рассстрел"... Возвращаешься в камеру. Щелканье пальцев, стук ключей. Усталость. Пытаешься вспомнить свои ответы: все ли было правильно, все ли шло в соответствии с твоим "деревом целей и средств", - но невольно соскальзываешь на другое: что стоит за их вопросами, серьезны ли угрозы... Однажды следователь приносит выписки из законов западных государств, в том числе и США, об ответственности за измену и подрывную деятельность. - Видите, действия, направленные против собственной страны, преследуются везде, так что напрасно вы киваете на Запад. У них законы еще суровей наших. Я читаю. То ли от усталости, то ли по причине юридической безграмотности, но я действительно с первого раза не вижу различия в формулировках и говорю ему: - Я плохо понимаю всю эту казуистику, но мне известны факты. Если бы на Западе были такие же статьи, как, скажем, ваша семидесятая, то Немного подумав, Черныш отвечает: - Конечно, по их законам так и должно быть. Но капиталисты боятся гнева своих народов, а потому терпят коммунистов. Этот идиотский ответ - мне приходилось слышать такое еще в детском садике, когда был жив "отец народов", - еще раз говорит о том, с какими примитивными людьми я имею дело. Мне остается только презрительно улыбнуться и промолчать. Но в целом - я в глухой защите, психологически подавлен и мечтаю лишь об одном: чтобы допрос поскорее кончился и меня увели в камеру. А там сосед взволнованно рассказывает о своем деле, участливо расспрашивает тебя, охает, сочувствует, вспоминает какието истории, из которых вывод всегда один: главное - чтобы лоб зеленкой не смазали. Там - "рассстрел", здесь - зеленка... Хочется ничего не слышать, ничего не видеть. Часто мне это удается. Я ложусь на нары, укрываюсь пальто, поворачиваюсь к стене и засыпаю. В дни, когда меня не вызывают, я сплю почти круглые сутки - с перерывами на еду и прогулку. Когда же меня берут на допросы - сплю после них и даже в перерыве: меня, если допрос затягивается, возвращают в камеру часа на полтора, и я, пообедав, ухитряюсь минут сорок поспать. После этого возвращаюсь на допрос полусонный, с трудом подавляя зевоту. Следователь не верит, думает - притворяюсь, изображаю равнодушие. Никогда в жизни я так много не спал, как в эти первые три недели после ареста, - в среднем, наверное, не меньше пятнадцати часов в сутки. |
|
|