"Натан Борисович Щаранский. Не убоюсь зла" - читать интересную книгу авторана допросы. Неужели боюсь? Или просто вымотался и хочу отдохнуть? Не
знаю... Семнадцатого марта, вечером, - приятный сюрприз. Мне приносят пятикилограммовую передачу: овощи, фрукты, колбасу, сыр. (В этом одно из важных отличий между режимами подследственного и осужденного: находящемуся под следствием разрешается раз в месяц получать пять килограммов продуктов из дома, кроме того - отовариваться в ларьке на десятку. Впрочем, как я довольно скоро убедился, власти при желании могут пытать голодом и на этом режиме.) Самое приятное для меня в передаче - это "сопроводиловка": перечень продуктов, написанный рукой Раи, жены брата. Долго рассматриваю ее - всетаки весточка из дома, - расписываюсь и неохотно отдаю надзирателю по его требованию. Тут у меня впервые появляется аппетит. Я беру помидор, но только успеваю надкусить его, как дверь снова открывается: - С вещами! Я еще плохо понимаю смысл команд. Мне объясняют: - Собирайте вещи, перейдете в другую камеру. Новое мое жилье ничем не отличается от предыдущего, за одним существенным исключением: оно обжито. Лежат и висят вещи, в пластмассовой и самодельной, из бумаги, посуде разложены продукты, у входа - половая тряпка, на умывальнике - тряпка для мытья раковины... - Шнейвас Ефим Абелевич, - оторвавшись от какихто вычислений, с карандашом в руках, встает и представляется мне человек лет под сорок, среднего роста, с налитым кровью рыхлым лицом; под глазами его - фиолетовые мешки. "Сердце? Давление?" - думаю я. Вскоре выяснится, что и то и другое. - Аид? Вот здорово! Надоело с гоями сидеть. Он начинает деловито суетиться: объединяет наши запасы еды (у него продуктов значительно больше), дает массу бытовых советов, объясняет, как лучше поддерживать порядок в камере. В последующие дни и недели он будет моим проводником по запутанному лабиринту законов и правил тюремной жизни. Я охотно признаю его первенство и авторитет: ведь он сидит уже второй раз. Однако Шнейвас пытается навязать мне свои соображения по поводу того, как вести себя с КГБ, и это настораживает. Узнав, по какой статье я сижу и кто я такой, Фима - мы быстро перешли на "ты" - выглядит потрясенным: - Впервые вижу еврея, который с советской властью воюет! Далее следует серия комплиментов и восторгов, сменяющаяся выражением дружеской - пожалуй, даже родственной - заботы и тревоги: понимаю ли я, что меня ожидает. - Ведь смажут лоб зеленкой! - говорит он. - Что это значит? - Ну, расстреляют. - А зачем зеленкой? - Чтоб заражения крови не было! - он громко и долго смеется, довольный, что поймал меня на старую и мрачную тюремную "покупку". Но потом переходит на доверительный тон: - Я вот, кажется, ушел от расстрела. Теперь до десяти лет спустить бы, а там по половинке на химию выйду... |
|
|