"Игорь Савельев. Гнать, держать, терпеть и видеть (повесть) " - читать интересную книгу автора

момент, когда он устанавливал окончательно - что и где было и "какое
тысячелетье на дворе", - его охватывала дикая паника. Что я мог потерять? В
какой переплет влезть? Кому что сказать? - и не обидел ли Еву, если звонил?
При этом, кстати, по уму - бояться вроде бы и нечего, проблем с алкоголем
Олег не имел, повадки его не менялись пугающе, и все всегда бывало в ажуре -
но... Паника необъяснимая, животная разгоралась в нем. Вскочив, с гуляющим
центром тяжести - как сосуд с водой, он добирался до стола, руки его не
тряслись - колотились, когда он касался всего, выброшенного из карманов
(вчера, за границами памяти): паспорт, деньги, ключи... Вроде все...
Успокоиться было нельзя, и Олег, косо перебежав обратно в кровать, судорожно
поднимал из памяти эпизоды, обрывки воспоминаний, как в ужасе, бестолково,
роняя, спасают вещи от прибывающей воды. Позже, когда становилось не слишком
рано - прилично, он звонил Еве, обмирающе-вопросительно, ждал, что она
скажет, - что же он мог наговорить ей вчера...
Этим утром было хуже обычного. Олег долго не мог выпасть из сумеречного
бреда, просто потому, что очнулся неизвестно где. Рыжее, затхлое, какое-то
неуловимо горелое одеяло. Ева спала рядом, в одежде, со скорбным лицом. Про
Лодыгино вспомнил не сразу. Состояние такое, что и лишний вдох...
Между тем пели птицы, так что угадывался простор, ветер, действительно
свежий, танцевал с занавеской, но едва ли все эти радости жизни можно было
оценить сейчас. Занавеска вздымалась и уходила, вздымалась и уходила, почти
одинаково, и Олег, зачарованный, таращился в нее до гипноза, близкого к
инсульту, и время не шло...
На улице загрохотало на кочках, слабенько рыкнул мотороллер; слышно,
как Костярин, чертыхаясь, простучал к двери тощими пятками.
Дальше - перепалка, в которой Костя упирал на то, что его мозоли не
зажили, "вон кровь до сих пор", Арсений Иванович - что приехали не за ним, а
за гостями.
- Ты сначала копать научись нормально!... Твоих друзей мы помочь
попросили, по-человечески, они тоже пошли навстречу. Какие вопросы?... А
кого прикажешь выставлять на объект? Стариков? Кузьмича твоего я, что ли, с
лопатой погоню?... Он на месте, кстати?
- Арсень Иваныч, ну мы же не спорим! - Костярин мгновенно дал задний
ход, и даже голос изменился. - Сейчас я разбужу пацанов...
Ева что-то замычала во сне, зарылась глубже в одеяло, когда Олег - по
знаку Костярина, хотя и сам прекрасно слышал, а под окном ненавязчиво
трындел "Муравей", - с трудом полез с кровати, в вертикальное положение.
Никита уже оделся, ждал у двери, мужаясь.
- Может, вынести рассол? У меня есть, - беспокойно зашептал Костярин,
пока парни боролись со шнурками, приседали, топча чью-то старую и серую, как
в Освенциме, обувь.
Боже, только не рассол! Да в такие утра и простую воду не всегда мог
глотать, иногда оставалось только царственно, без сбоев, дышать. Ни слова
лишнего. Чтобы не выхлестать...
Однако, выйдя на улицу, измученной улыбкой приветствовав Арсения
Ивановича и какого-то типа в робе, Олег зарыдал бы, честно, если бы смог.
Ехать в кузове тряского мотороллера, в соленом и синем дымке... Умереть. По
счастью, Никита уговорился, что они пойдут до кладбища пешком, и потащились
как на Голгофу...
Ева проснулась чуть позже.