"Игорь Савельев. Гнать, держать, терпеть и видеть (повесть) " - читать интересную книгу автора

совсем! Стали думать. Решили - завтра же бежать. А как вышли на работу,
копаем, сами на конвой поглядываем. Немцу не до нас - вывозят какие-то
ящики, грузовики столкнулись, помню, - пыль, крики... Смотрим - остались с
нами четверо, да и те на нас как-то без внимания. Ну, мы и... По сигналу -
Гришка Величко рукой махнул. Один стоял рядом со мной. До сих пор помню его,
лысенький такой. У меня лопата была, и я его - на! - со спины, по затылку!
Он упал, ну а я стал автомат снимать, а он на нем лежит, переворачивать,
возиться - некогда, наши все уже побежали. Так и оставил автомат-то, до сих
пор жалко.
Кузьмич сам задохнулся от восторга, сбился с темпа, с сердца, -
крутанув головой, зацепил слабосоленый - да просто безжизненный - гриб.
История ждала веского финального аккорда, этакого венца словес от
спасенных молодых поколений, но вместо этого - погас свет. Беспокойно
завертелись головы. По бликам угадывался искаженный кусочек пространства -
бутылка. Гнусно хмыкнув, Костя напомнил, что вообще-то отбой, и начнется
обход, и надо бы замести следы: это и стали делать, гремя стеклом во
мраке...
Девушка не могла больше сдерживаться. Деревенская темнота, со слабым
лоскутком от уличной лампы, едва осилившей бутылочно толстый плафон (это
угадывалось по застывшей взволнованности блика) и пыльное оконце. Запах
гадких грибов, кладбищенских, наверное. Ублюдочность пьяная. Предательство
Олега, на нее так и не глянувшего...
А главное, теперь, в темноте, слезы можно было отпустить, и они
хлынули, побежали, закапали на руку. Рот в немом крике. Да только бы
дыханием себя не выдать.
- После обхода - я к Марусе ночевать. А вы, значит, тут располагайтесь.
- Да бросьте вы, Кузьмич! Всем места хватит.
Костярин поржал и разъяснил всем наивным чукотским детям: дедушка
пойдет ночевать к бабушке не потому, что спать негде, а за куда более
интересными, плотскими радостями. И бегает он так каждую ночь огородами,
молодой позавидует. И Маруся - а это уже сам дед вмешался - прекрасный
человек, а уж какого первача она гонит! Последнее особо воодушевило; гости
сделались шумно счастливы, узнав, что с выпивкой в Лодыгине не все так
плохо.
- О, да мы тут, я гляжу, загудим! - Никита толкал Олега, хохотали...
Ева тихо давилась слезами, и никогда ей не было так одиноко.

IV

Сначала это фантастика. Спал ли вообще?... - да, определенно, часов,
наверное, до шести. Но в какой-то момент сознаёшь себя в реальном мире -
темные мебельные углы, постель, - но это все как-то странно задействовано в
горячем, мятном бреду. Возможно, засыпаешь и просыпаешься, а видимо, так и
маешься без перерыва в этом полубезумстве, в тех же декорациях - в нищих
театрах всегда так... - в которых днем игралась реальная жизнь.
Рассветает, сереет. Комната проявляется, как снимок. Проясняется и в
мозгах. В какой-то момент, отплевавшись от бреда, можно официально объявить
себе: вот мы пили, вот утро, вот постель. А дальше подробности - сколько
удастся. Совсем плохо станет чуть позже.
Была у Олега еще одна "фишка", еще этап ритуала похмелья. В какой-то