"Игорь Савельев. Гнать, держать, терпеть и видеть (повесть) " - читать интересную книгу автора

И - с черепашьим усердием переписывая из паспортов в ту же амбарную
книгу:
- А вообще-то хорошо, что вы приехали. Нам рабочие руки сейчас ой как
нужны. День Победы на носу... Столько нужно всего... Предписание города...
Работнички-то у меня еще те. Ага. Старичье... Поможете? Починить чего,
убрать...
Ева знала, куда и зачем едет, но ужас поднимался в ней, бурля, как
темная вода; чудом не закричала, не вырвала свой паспорт из желтых, как из
свечки, выструганных рук. Только на солнце, на асфальтовой площади перед
воротами - ничтожном пятачке среди гектаров и гектаров, она кое-как
отдышалась. И даже Олег, свой, родной Олег, на замечал, что с ней
происходит: все весело потопали в поселок...
Ее не ждали, не были ей рады. В центре Костиной комнаты валялся носок,
надеванный, видимо, на обе ноги - с двумя буграми от пальцев, похожий на
рыбу-молот.
А вечером, когда, нахлопавшись по плечам да с косыми улыбками, сели за
привезенную водку, - ей даже не нашлось, что пить! Пригубив - ошпарив
гадостью рот, она так и просидела, наблюдая за пьяными. И можно было не
делать участливо-приподнятого лица. Ведь на нее - ноль внимания.
- Пригласим Кузьмича? Это мой сосед. Мировой дедуля! Во-от такой
человек. Считай, сколько ему - лет восемьдесят? - а здесь уже зажег с бабкой
из двадцать первого дома... Не, вообще - очень веселый...
О господи! Подружиться с восьмидесятилетним стариком просто потому, что
больше не с кем. Улыбаешься-улыбаешься, а глаза-то затравленные, Костя.
И вот сидят, раскрасневшиеся, разухабистые, травят байки, и видно, что
Костярина ну просто распирает от радости - а кто к нему ездил все эти
месяцы? Ну, мать, ну, родня. С кем повспоминать... да хотя бы и поездку на
Утчу.
- Утча? Это что, гора такая?
- Река! Кузьмич... вы... вы что, не местный, да?
Старик фыркнул в усы, добросовестно перечислил, где жил, где воевал, а
где - в Польше - был в плену...
- Вы были в плену? - Ева, пытаясь разыграть прилично-официальный
разговор за столом; какой там, в этом месте! - с миской, где в маринадовых
соплях плавают грибы, мерзкие, как гуманоиды.
- А как же, милая девушка! Я ж из него бежал.
Костя закатил глаза - в шутку, конечно, но он и правда слышал все это
сто раз... А дед-то воодушевился, ступив на знакомую почву:
- Мы копали рвы под Хелмом, заставляли нас, чтобы, значит, наши же
танки не прошли. Работали кое-как!... Долбишь, значит, ломиком в четверть
силы, для виду, и сам ненавидишь эту яму, прямо вот шепчешь: не ройся, не
ройся. В другое время нас бы-ыстро постреляли бы за такую работу. А тут
просто не до нас. Паника, наши подступают. Немцы бегают, жгут архивы. Но
лопатами шевелим кое-как... Тянем время. Жили в бараке. Обидно в плен
попасть в самом конце войны! Ну ладно хоть в лагерь уже не повезли,
бестолково подержали при линии фронта...
Ева усиленно внимала, работала лицом, хотя ей дела не было до Польши,
до войны, и виски сводило отчаяние.
- Да... Работаем - пять дней, шесть, неделю... И тут доходят нехорошие
разговоры. Что погонят нас все-таки в лагерь, в Германию. А наши же близко