"Роман Савов. Опыт интеллектуальной любви " - читать интересную книгу автора

помешать.
А я просчитывал ее мотивацию, все больше поражаясь глубине евангельских
слов: "Когда говорит... ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи".
Я тоскую по Насте. Как здорово было бы любить ее!
Погода испортилась внезапно: зарядили дожди, как-то сразу похолодало, и
"бабье лето" мгновенно превратилось в унылую осень.
В ее лжи необходимо должны были иметься элементы реальных происшествий,
ибо крайне трудно придумывать что-то действительно новое.
Меня охватывала ярость, когда я думал, что же может стоять за ее ложью.
Два дня я лежал в постели, ожидая смерти. Я ничего не ел, не пил,
бредил,
Через два дня приехала она, чтобы подарить книгу Сэлинджера с
посвящением: "Найди в этой книге легенду о выборе скакуна и прочти те
строки, что я подчеркнула. Ведь только благодаря тому, что в тебе живет
такой же Гао, мы вместе...
P.S.: Пожалуйста, утоли моя печали..."
"Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает
несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет
представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать
ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, на
что смотреть не стоит".
Выпив чаю и препоясавшись, как пророк, я стал делать логику.
В ноябре я любил ее.
Утратив тайное знание, я вынужден подменить его суррогатом, коим и
является интеллект. Я (и никто) не может создать отражение подлинной любви
(для этого пришлось бы жеребца называть кобылой, а грешницу святой, и это
было бы правдой, правдой любви), но я должен создать отражение любви, для
этого вынужден переводить все сущее на язык интеллекта, у меня нет другого
выхода. "Правдивый свет мне заменила тьма, И ложь меня объяла, как чума".
С Секундовым я встретился на Театральной. Как будто ничего не было, но
только он был совсем чужим человеком. Я не знал его, и мне не хотелось его
знать.
Несмотря на перемены, традиции оставались сильны. По дороге он сказал,
что видел Жеребко. Он отдал ей фотографии, те еще, давние. В тот день
Жеребко была в мексиканском пончо. Ее улыбка, вся она, как символ элитарной
недоступности...
Может быть, напрасно я тратил столько времени, может быть, она уже
завтра может стать моей?
Серж присмотрел сборник Мандельштама, а я увидел Камоэнса.
"Воспоминанья горькие, вы вновь врываетесь в мой опустелый дом..."
Она ждала меня. Мы закрылись в кабинете массажиста - ее маленькой
комнатушке. Настя была какой-то липко-сладкой, будто леденец, тягучей и
потной.
Я провожал ее домой, а она говорила о Жеребко с горечью: "Неужели она
красивее меня?"
Как обычно, я ни о чем не жалел.
Мне не терпелось закончить все как можно быстрее, но Ирина назначила
встречу через несколько дней. В пятницу.
Я купил шоколад "Вдохновение", который так любил в детстве.
Все нити ото всех времен соединились сейчас, давая странное чувство