"Владимир Савенков. Живой товар: Москва - Лос-Анжелос [B]" - читать интересную книгу автора

она действительно необходима. И в одночасье вычеркивать тебя из своей
жизни. Именно так, то никуда ты не можешь спрятаться от людей, и начинает
мерещиться, что, будь ты хоть на седьмом небе, хоть на дне морском, они
тебя и там достанут и, как наркоманы, мстящие "завязавшему" собрату,
вгонят, вколят в кровь твою свои эйфорию и кошмары, привьют тебе свою
беду, одарят-заразят букетом своих несчастий и проблем. А то, когда тебе
требуется поддержка, любовь, просто доброе слово, рядом - никого... Андрей
распахнул створки платяного шкафа, выпятил перед зеркалом грудь, заставил
себя захохотать - хохот получился натужным, невеселым и каким-то железным,
со ржавчиной, будто в полный голос вдруг засмеялся некто глухой от
рождения. И на этаже, и над парком стояла мертвая тишина. Андрей повалился
на кровать и, гася усмешку, завыл, сначала тихонько, затем все громче и
громче, злее и с перепадом высоты, точно не волка передразнивал, а
падающую бомбу. Ни за стеной, ни за окном никто не отозвался. Густая
вечерняя тьма так замазала, так залепила стекла, что стало казаться -
никакому солнцу теперь уж не отбелить их.
В далекой юности Растопчину нравилась пьеса, эдакий телефонный роман,
трогательный до умиления. Это был радиоспектакль, и по сюжету до самого
финала герой не видел даму своего сердца, а дама - героя. Заочный вариант
- любовь по телефону, любовь "не глядя", на слух. В трубках потрескивало,
помнил Андрей, но, Боже, какая была чистота отношений! Увы, свои романы
Андрей всегда начинал "глаза в глаза", и прекрасно видел их всех, девушек
и женщин, и женщины прекрасно видели Растопчина. Некоторые - даже
насквозь. Проклятая физиология, думал Андрей. Восемьдесят килограммов
плоти, а души - унция, да? Жалкие граммы! Растопчин глядел во тьму, и
небеса привычно отвечали ему с не менее черным юмором. Порой Растопчин не
мог до конца, по достоинству оценить их мрачный юморок. Жизнь давно стала
садистским анекдотом, а Растопчин, толстокожий, продолжал морщить лоб - в
чем же соль этой шутки?
Он сел к телефону и немного поболтал с Еленой: о погоде в столице и в
Ялте, о тезисах к американским лекциям, о детях Елены, о разных пустячках.
Все эти дни, буквально каждый вечер, он звонил ей, словно искупая вину за
"американское" молчание. Каждый вечер, кроме вчерашнего, когда приезжала
Лейла.
Андрей включил телевизор, нажал на кнопку одного канала, другого.
Московская программа передавала кинокомедию, киевская - рекламу, местная -
крымско-татарский концерт из детского сада. Близкое зарубежье, дальнее
зарубежье. Где бы мы ни были - всюду мы за границей, подумал Растопчин и
погасил экран. И всюду ты чужой, сказал он себе, и всюду лишний, и где-то
даже откровенно презираем, и надо согласиться, есть за что. Для молодых ты
- старик, не способный отличить компьютер последнего поколения от
компьютера поколения предпоследнего, для стариков ты - сопляк, по
молодости и глупости не успевший вкусить от пирога Эпохи Справедливого
Распределения Благ, для трезвенников ты - пьянь, для алкашей - изгой в
белом воротничке, для богатых ты - нищий, для нищих - проныра, для русских
- дурак, не оставшийся на Западе, для нерусских - русский, что тут
добавишь?
И снова он набрал Москву - реакция Лейлы на его бодрый, наигранно
бодрый голос была вялой: да, никаких глупостей делать Лейла не собирается,
да, в милицию она ничего пока не сообщала, да, она подтверждает, что никто