"Михаил Валерьевич Савеличев. Червь времени (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

насильно гнилым дыханием и парфюмерией. Еще стоит немного поработать над
мыслями, изгнать, выдохнуть их из себя минут на десять, слиться с великой
пустотой, перестать существовать, уподобившись эмбриону, зеркалу,
отражающему мир полно и незамутненно, сделать еще один, теперь уже решающий
и безвозвратный путь к счастью. Он плакал и не понимал почему - от тоски
утрат или от радости возвращения.
Городок постепенно оживал. Горели уже почти все окна - собирали в школу
детей, провожали мужей на службу, офицеры по одиночке шли в сторону штаба и
казармы, надвинув на лоб фуражки и подняв воротники форменных плащей, кто-то
зевая выгуливал собаку - редкое здесь зрелище, дождик как-то совсем скис,
замер, повиснув в воздухе мокрой пылью, в небе неожиданно наметился просвет,
поросший редкой облачной тиной, в него сразу же с любопытством сунули
тусклый фонарь полной Луны, в надежде разглядеть что-нибудь путное на
туманном дне, испуганно завыл пес и на него сонно зашикал хозяин. Нужно было
идти домой, залезть под горячий душ, выпить дрянной кофе (другого здесь
просто еще не было), набить сумку книгами и продолжать перечитывание этого
самого интересного произведения его жизни. По висящему на шее секундомеру
Слава позволил себе еще минутку померзнуть, затем слез со скамейки, растер
затекшие ноги и побрел к своему подъезду мимо темных арок, похожих на мутные
глаза, не очень приветливого и темноватого четвертого дома, посмотрел на
полусмытые рисунки на асфальте глазастых девиц и классиков, попрыгал с
булыжника на булыжник еще одного остатка старинной дороги, вскочил на
металлическую полосу, ограждающую вымершие цветы в импровизированных клумбах
из камазовских или зиловских шин, с нежностью посмотрел на "читательную"
скамью, где летом молодежь смирно сидела и читала книжки, спрыгнул на свое
крыльцо и вошел в подъезд.
Дверь в подвал была открыта и оттуда тянуло углем, кошками и раками,
что было неудивительно, так как еще летом отцу Андрея Разумного, заядлому
рыбаку и не дураку выпить, пришла в голову гениальная по нынешним местам
идея - выращивать раков, тем более что в гаштетах их не подавали, и немцы
вообще не понимали - как такое можно потреблять с пивом. Правда эксперимент
он решил начать отчего-то с крабов, точнее с одного краба, непонятно каким
ветром занесенного в Пархим. А кормить его поручил, естественно, сыну, не
забывая ежевечерне интересоваться ходом приручения несчастного
членистоногого и отвешивая ему (сыну, а не крабу) по ходу дела
воспитательные подзатыльники. Вся малышня сходилась на показательный и, надо
сказать, малоаппетитный просмотр кормления животного, покатываясь со смеху
от уморительно-брезгливого выражения на лице Андрея, когда он опускал в
мутную воду с плавающими кусочками огурцов, редиски и укропа, отчего бульон
приобретал нехорошее сходство с окрошкой, свои дрожащие руки, чуть ли не
зажмурив глаза и затаив дыхание (воняло жутко), шарил там невозможно долго,
словно краб прятался в некоем потайном углу цинковой коробки из под
патронов, не на много превосходящей по размеру само животное.
Когда возбуждение народа доходило до апогея, Андрей вытаскивал
ошалевшего краба на свет божий, и тот сонно шевелил клешнями и дрыгал
ногами - ему явно было плохо. По мере увеличения испускаемого запаха, банку
переместили сначала в коридор, потом на лестничную площадку, потом на
ступеньки подвала, затем в самый дальний угол подвала. Краб то ли сдох, то
ли был съеден, но до сих пор ходили невнятные слухи о таинственных
подвальных стуках и об укушенных загадочной тварью за большой палец левой