"Михаил Валерьевич Савеличев. Червь времени (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

навстречу редким горящим окнам самого крайнего жилого дома.
На углу, где в незапамятные времена располагалась карусель, убранная
еще до появления здесь Славы из-за многочисленных разбитых детских лбов, и
от которой остался только толстенький металлический столбик, торчащий из
растрескавшегося бетонного основания, он перешел на шаг, а у уныло торчащего
обломка вишни остановился, глубоко подышал, наслаждаясь ощущением даже не
молодости, обманчиво посещающий в редкостные мгновения бодрящихся стариков,
терзающих себя очистительными клизмами, физкультурой, сыроедением и
воздержанием, а неисчерпаемой детскости, когда тело не требует никаких
допингов в виде алкоголя, табака, секса, а просто черпает оптимизм, веселье,
довольство из казалось бы бездонного источника возраста в шагреневой коже.
Он перепрыгнул через паребрик, сел на лавочку и стал обозревать такой
знакомый, родной вид детской площадки с маленьким деревянным домиком,
песочницей, замысловатым сооружением из комбинации шведских лестниц,
турников и еще чего-то, воздвигнутым совсем недавно, как не трудно
догадаться - прямо на тропинке, многострадальные вишневые, грушевые,
яблочные деревья и черешня, на которых день-деньской висели стаи диких
обезьян.
Слава сел по-турецки, локти установил на коленях, подбородок упокоил на
переплетенных пальцах и закрыл глаза. Привычным усилием подавил возникший
тут же приступ страха, нашептывающий, что как только он откроет глаза, то
все-все-все окажется исключительно сумасшедшим сном или предсмертным бредом,
агонией. Нет, только не это. У него были все шансы сойти с ума несколько лет
назад, когда он боялся спать и чуть ли не все ночи бродил по городку,
тщательно сверяя те, самые первые воспоминания с тем, что он видел,
покрываясь холодным потом, когда что-то, какая-то мелочь не сходилась, но
потом он действительно вспоминал, что все так и должно быть, что он путает
свои старые ностальгические сны с вернувшейся явью, и на какое-то мгновение
ему становилось легче. Тогда его спасла Ира... А, может быть, просто привык?
Тишина. Только ветер, только благоухание осени, пожалуй, лишь в это
время можно понять насколько бодрящей бывает агония. Упаси Бог
представляться вторым Александром Сергеевичем, но Слава понимал его ощущение
этой поры и его творческий экстаз в Болдино. В мире было пусто, Творец и
Природа на время куда-то ушли, исчезли, предоставив людям выбор - умирать
или заново наполнять мир, но уже не божественными созданиями, а своими
собственными, пусть несовершенными, ущербными, но все равно живыми и
вечными. И кто виноват, что у одного получались стихи, а у другого - хороший
урожай картошки.
Мир слишком тесен для человека. Речь здесь идет, конечно, не о всяких
умствованиях об устремленности человеческой мысли куда-то туда - в космос, в
душу, в фантазию и прочую метафизическую дребедень, а лишь о чисто
физическом, телесном ощущении. Людей слишком много, домов слишком много,
слишком много ненужной информации о том, как живут другие, которым
посчастливилось родиться не здесь, что усугубляет ощущение скученности,
духоты, страха. На обыденном уровне как-то редко осознается насколько
психологически травмирует зажатость в переполненных автобусах и стояние в
очередях за курами. Зато подспудно, подсознательно мы напрягаемся, звереем,
готовы перегрызть друг другу глотку просто за возможность вот так в тишине и
покое посидеть на лавочке, подышать воздухом.
Здесь Слава не ощущал тесноты. Было просто холодно и никто не грел его