"Михаил Валерьевич Савеличев. Червь времени (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

какофонию самых разнообразных звуков - шум воды в кранах, свист кипевшего
чайника, утробный гул печки в гостиной, визг Катьки, музыку из приемника
(телевизор молчал с самого приезда в Германию, показывая лишь замечательное
по качеству изображение). Мама возилась на кухне, Катька разнагишенная
носилась по всем двум комнатам, прыгала с кровати на кровать, стаскивала с
кресел паралоновые подушки в желтых меховых накидках, отец невозмутимо
брился в коридоре, немыслимым образом вывернув челюсть, короче говоря,
помощь Славы пока никому не требовалась, ванная, на удивление, пребывала в
пустоте и спокойствии и, кто-то даже позаботился не выключить воду и не
погасить колонку. Горячая вода жутким напором хлестала прямо в сливное
отверстие, никелированный кран дрожал и дребезжал, пар подымался до потолка
и сквозь него загадочно светились стройные ряды синих огней в нагревателе,
тронутом патиной ржавчины и украшенным богатой коллекцией наклеек с
изображениями гербов немецких городов. На самом почетном месте - в
геометрическом центре дефицитного сооружения, имеющегося не в каждой
квартире (кое-где до сих пор топили титаны), красовался герб Пархима -
коронованный красный бык с печальными глазами и большими слюнявыми губами.
Славе бык нравился необычайно.
Вообще, как иногда Славе казалось, ванная комната была самым большим
помещением в их квартире. Ванная, отнюдь не маленькая, стиральная машина,
деревянный ящик из-под велосипеда, теперь наполненный непонятным барахлом,
сам велосипед "Уралец" как-то терялись здесь, скрадывались. К тому же, шумы
и голоса здесь явственно имели если не эхо, то некую гулкость, которую можно
наблюдать или в совсем пустых комнатах, или в очень больших залах с хорошей
акустикой. И, наконец, ощущение простора дополнял непонятный холод, не
изгоняемый отсюда ни горячей водой, ни жарко натопленной маленькой печкой,
ни душным и изнуряющим летом, когда везде открыты настежь окна.
Разогретое тело уже стало остывать, тепло через босые ноги уходило в
холодные деревяшки пола, зубы начинали постукивать, но Слава не залезал в
воду. Это тоже был кайф, даже еще больший чем удовольствие, удовольствие от
тепла, от сытости, от молодости и беззаботности. Страх, боль, тоска сильнее
и ярче раскрашивают промокашку бытия с расплывающимися чернильными
картинками незамысловатого физиологического наслаждения. Поэтому для полноты
ощущений нужен карандаш - твердый, остро заточенный, продавливающий
волокнистую мягкую основу яви, оставляющий на ней четкий след, можно даже с
крохотными разрывами небытия - беспамятства, или совсем уж отвратительных
переживаний тошноты, одиночества, жалости. Однако этим не следует
злоупотреблять, все нужно в меру, и обычное закаливание - неплохой
компромисс со все еще голодной душой.
Вода оказалась горячей, что особенно приятно после озноба, мурашек и
пропотевшей одежды, а ванна по теперешним временам представлялась просто
огромной, и в ней можно было не просто разлечься, а развалится, не рискуя
коснуться даже кончиками больших пальцев ног того места, куда втекает струя
кипятка, где голубизна пузыриться, приобретая оттенок сильно разбавленного
молока, где темнеет решетка верхнего сливного отверстия и где пуповина лески
соединяет ее со скрывающейся в глубине пластмассовой пробкой. Поэтому надо
пользоваться мгновением, которое и здесь остается мгновением, особенно если
оно прекрасно, потихоньку-полегоньку соскользнуть спиной и задом по шершавой
эмали, ставшей такой после маминых экспериментов по очистке ржавчины соляной
кислотой, войти в кипящий водоворот всей плоскостью ступней, но только