"Владимир Савченко. Тупик" - читать интересную книгу автора

идеальный академический мир по циркулю и линейке! Выходит, торчит от
"меня-сейчас" эдакий незримый "еж" из идеально твердых и прямых
координатных осей - влево-вправо, взад-вперед, вверх-вниз и в
прошлое-будущее. А если, скажем, во времени... точнее, в плюс-время, в
будущее от "меня-сейчас" не торчит? Если вся материя наращивается вместе
со мной в будущее. Очень просто!.. Постой, наращивается - значит, _есть_
куда наращиваться. Значит, "будущее" уже есть. Материальное будущее, ибо
нематериального не существует. Значит... м-да!.."
"Ну а если мир не четырехмерен - это ведь только мы замечаем четыре
измерения, да и то четвертое для нас с изъянцем... Пятимерен! Тогда то,
что кажется застывшим по четырем измерениям, может свободно
изменяться-развиваться-двигаться по пятому? Эге, в этом что-то есть!.. -
Чекан оживился и даже приподнялся на постели, чтобы сесть за стол,
включить свет и посмотреть все это на бумаге. Но тут же лег. - Ничего в
этом нет. Все рассуждения для пяти-, шести- и вообще М-мерного мира точно
такие же, как для четырехмерного. И даже для трех- и двухмерного. Мир
существует в таком-то количестве измерений - значит, все в нем уже есть.
Свершилось..."
Итак, чем глубже проникал Борис в логическую сторону тураевской идеи,
тем сильнее пропитывался ею, тем основательнее увязал в ней, как муха на
липучке, мыслями, чувствами, воображением. И понимал он, что ему не
выкарабкаться.
Скоро Чекан совсем обессилел, не мог напрягать мозг, чтобы мыслить
общо, вселенскими категориями. В голове был только образ магнитной ленты,
вьющейся в пустом черном пространстве. "И зачем только я встретил сегодня
Стаську? - подумал Борис. - Э, чепуха: "я встретил Стаську"! Все записано:
что некто, материальная струя моего наименования, соприкоснется сегодня с
материальной струей под индексом Коломиец С.Ф., что между ними произойдет
обмен информацией, после чего в правой струе заговорит любопытство, она
добьется и прочтет... что будет лежать и думать, придет к логическому
выводу, что все верно, а меня - меня думающего, выбирающего, _живущего_ -
не было и нет. А раз так, даже и неинтересно, что на моей ленте записано
дальше. Ясно - что".
Он лежал под тонким одеялом, чувствуя, что его расслабившееся тело
будто холодеет, цепенеет, но не зябко, с покалываниями мороза по коже, а
как-то иначе. Сердце билось все медленней. Мыслей не было, чувств тоже;
ненадолго лишь всплыла жалость к себе, но ее тотчас вытеснило: "И эта
жалость записана..."
На потолке появился и исчез желтый отсвет автомобильных фар; за окном
проурчал мотор. "И это записано - и сама машина, и мои впечатления о
ней... И то, что я сейчас об этом подумаю, и даже то, что я подумаю, что
подумаю и так далее по кругу. Действительно, какая злая, бессмысленная
шутка - самообман жизни. Околевать, однако, надо..." Эта последняя мысль
была спокойной, простой, очевидной.
Сейчас Чекан находился в том - переходном от бодрствования ко сну -
состоянии дремотного полузабытья, в котором наша бодрствующая "дневная"
личность постепенно сникает и исчезает, а "ночная" личность - личность
спящего живого существа, проявляющая себя в снах, - еще не оформилась. Как
известно, это состояние безличия наиболее близко к смерти.