"Владимир Савченко. Тупик" - читать интересную книгу автора

состояние - от температуры до настроения, совершаю определенные поступки,
подвергаюсь определенным изменениям. То есть этот факт включает в себя
все. _Все_! Но... что "но"? Нет никаких "но", все логично и ясно. Эмоции
здесь не нужны".
Борис почувствовал, что логически он уже мертв. Да что там мертв - он и
не существовал никогда! Все, что он считал пережитым, "своим" прошлым и
настоящим, возникшим из прошлого, было задано заранее, как и будущее.
Только и того, что он "будущего" не знает, хотя догадывается. Он, Борис
Чекан, аспирант двадцати восьми лет, нарисован вместе со всеми своими
предками - от обезьян и палеозавров - в четырехмерном пространстве эдакой
вихляющей, меняющей объем и формы-гиперсечения вещественной кишкой, от
которой ответвляются, вернее, ответвлялись у предков, поскольку сам-то он
еще холост, отростки-отпрыски. Эта кишка, именуемая сейчас Б.Чекан,
петляет по пространственной поверхности большой вещественной трубы - Земли
(да, трубы со сферическим гиперсечением), которая, в свою очередь,
описывает витки вокруг еще более огромной и толстой пылающей спирали
Солнца. Все это течет в четырехмерном пространстве неизвестно куда...
"Не течет, в том-то и дело, что не течет! В этом и все проклятие
тураевской идеи. Пусть кишка, пусть от палеозавра с веснушками вдоль ушей
и копыт - что было, то было... Но ведь и в будущем все уже есть! Тело-"я"
считает, что выбирает свой жизненный путь среди других тел, которые тоже о
себе мнят, что выбирают... а все это понарошку, иллюзии. Путь уже
выполнен. Не эскиз его, не набросок-проект на бумаге, а _сам_ жизненный
путь - один к одному и от начала до конца. Боже мой! Какая злая шутка!" -
И Борис вспомнил, что именно такой была последняя запись Тураева.
У него похолодело внутри. Ведь сейчас он был Тураевым, который три ночи
назад искал выхода из тупика, в который сам себя загнал мыслью...
_покойным_ Тураевым. Сейчас, он был и Загурским, и Хвощом, которым вот так
же, ночью, после прочтения записей академика и тщательных размышлений
открылась леденящая душу истина, что их жизни - это не их жизни, их как
личностей, с интересами, стремлениями, трудами, чувствами, жаждой счастья,
со всем, что составляет жизнь, - не существовало вовсе. Тоже _покойные_
Загурский и Хвощ.
"Как магнитофонные ленты, на которых все заранее записано: и мелодии, и
слова, и шумы, и хрипы! Очень возможно, что лента эта, когда ее
проигрывают, тоже чувствует, что живет - живет _сейчас_, именно в том
месте, что в этот момент проходит мимо магнитной головки. Это ее
"настоящее", то, что на левой бобине, "прошлое", а на правой, впереди -
туманное великолепное "будущее". Может, магнитная лента тоже считает себя
самостоятельной личностью, могущей выбирать: что дальше прозвучит из
динамиков магнитофона. А на самом деле все ее колебания - не только
звуковые, но и "колебания выбора" - записаны... колебаниями магнитной
напряженности в миллиэрстедах. И в нас так... только не магнитным полем, а
просто всякими распределениями веществ и их свойств. Боже мой!.."
И показалось вдруг Борису Викентьичу, что окружающая тьма смотрит на
него терпеливо, с холодным ожиданием конца.
"Нет, постой! Я не Загурский и не Хвощ, пиететствовавшие перед великим
авторитетом! Какого дьявола я должен соглашаться с этим великолепным
геометрическим четырехмерным пространством, в котором все записано струями
времени и застывшей материи? Даже не струями, а линиями - ах, этот