"Жан-Поль Сартр. Размышления о еврейском вопросе" - читать интересную книгу автора

"настоящим" французом, то сколько найдется французов, достойных быть евреями
в своей собственной стране?
Поскольку работа еврея, его права и его жизнь зависят от мнений,
ситуация его в высшей степени нестабильна; юридически неприкосновенный, он
оказывается заложником настроений и страстей "настоящего" общества. Он
следит за ростом антисемитизма и предчувствует кризисы и грядущие
потрясения, как крестьянин следит за погодой и предчувствует грозу. Он все
время старается просчитать, чем отзовутся для него международные события. Он
может запасаться правовыми гарантиями, богатствами, отличиями - все это
только сделает его еще более уязвимым, и он это знает. Однако он знает и
потрясающие достижения представителей своей расы, и ему кажется, что их
усилия всегда приводят к успеху, но в тоже самое время - что какое-то
проклятие обрекает эти усилия на бесплодность, и ему никогда не получить
даже тех гарантий, какие имеет самый обездоленный христианин. Возможно,
именно это составляет один из смысловых пластов "Процесса" еврея Кафки.
Подобно герою этого романа, еврей оказывается подсудимым в долгом судебном
процессе; он ничего не знает о своих судьях и почти ничего - о защитниках, и
он не знает, в чем его вина, но в то же самое время знает, что его считают
виновным; суд без конца переносится: на восьмое, на пятнадцатое, - он
пользуется отсрочками, чтобы гарантировать себя тысячью способами, но каждая
из этих принятых наугад предосторожностей добавляет еще что-то к его
виновности. Внешне его ситуация может казаться блестящей, но этот
нескончаемый процесс незаметно подтачивает его, и не сегодня-завтра явятся,
как в романе, незнакомые люди, скажут, что процесс он проиграл, схватят,
уведут и зарежут где-нибудь на пустынной окраине. Антисемиты правы, говоря,
что еврей ест, пьет, читает, спит и умирает как еврей. А что еще ему
остается? Они умело отравили его пищу, его сон и даже его смерть; как он
может быть другим, когда он вынужден каждую минуту определяться в потоке
этой отравы? А когда он выходит из дома и на улице ли, в обществе ли
встречает людей, которых в одной еврейской газете назвали "те", он ловит на
себе их взгляды, он чувствует в этих взглядах смесь страха, презрения,
укоризны и братской любви, и он должен решить, согласен ли он
перевоплощаться в персонажа, роль которого ему навязывают. И если согласен,
то где намерен остановиться? А если отказывается, то отказывается ли он от
всякого родства с остальными евреями или только от этнического? И что бы он
ни делал, он уже направлен по этой дороге. У него есть выбор: он может быть
храбрецом или трусом, может быть веселым или грустным, он может любить
христиан или убивать их, но не быть евреем - такого выбора у него нет. Или,
точнее, если он выберет это, если он заявит, что евреев не существует, если
начнет насильственно и отчаянно отрицать в себе еврейские черты, то как раз
этим и определит себя как еврея. Потому что мне, поскольку я не еврей,
ничего не надо ни отрицать, ни доказывать, - если же еврей решит отрицать
существование своей расы, то ему и придется доказывать это. Бросив его в
ситуацию еврея, общество отвернулось от него, и он теперь должен отвечать
перед собой - и отвечать собой за судьбу и за саму природу еврейского
народа. Потому что никому не важно, что говорит и делает еврей, и не важно,
имеет ли он ясное представление о своей личной ответственности или не имеет
никакого. Все происходит так, словно он обязан каждый свой поступок поверять
неким кантовским императивом, - так, словно он обязан на каждом шагу
задаваться вопросом: "А если бы все евреи поступали так, как я, - как бы это