"Жан-Поль Сартр. Размышления о еврейском вопросе" - читать интересную книгу автора

симпатию несчастным, отмеченным этим клеймом. Однако, движимые лучшими
побуждениями, некоторые из сочувствующих столь подчеркнуто кланялись при
встречах с евреями, что, по собственным признаниям последних, приветствия
эти были для них очень тяжелы. Они постоянно ловили на себе взгляды, горящие
участием и поддержкой, и чувствовали, как под этими взглядами превращаются в
объекты. Объекты сочувствия, и жалости, и чего угодно еще, но - объекты. Для
тех достойных либералов они были поводом для благородного жеста, для
демонстрации, - поводом и не более того; либералы были свободны, совершенно
свободны в отношении евреев, и жать ли им руки или плевать в лицо, они
решали соответственно своей морали и своему выбору самих себя. А евреи не
выбирали, быть им евреями или нет, и потому духовно наиболее сильные из них
даже предпочитали ненависть жалости: ненависть - страсть, и она кажется
менее свободной в сравнении с вечно снисходительной жалостью. Все это было
нам так понятно, что в конце концов, встречая на улицах евреев со звездой,
мы уже отводили глаза. Нам было неловко, стыдно смотреть на них, ведь каждый
наш взгляд, помимо их и нашего желания, выделял их как евреев, и высшим
проявлением симпатии и дружбы было - пройти, не заметив, потому что при всех
наших стараниях адресоваться к личности, нашим объектом неизменно оказывался
еврей. Можно ли не замечать, что это нацистское предписание - всего лишь
предельное выражение тех отношений, к которым мы давно уже притерпелись?
Конечно, до заключения перемирия евреи не носили звезд, но их фамилии, лица,
жесты и тысячи иных признаков определяли их как евреев. Идя по улице, входя
в кафе, в магазин или в гостиную, каждый еврей знал, что несет на себе это
клеймо. Если кто-нибудь обращался к нему очень по-дружески и очень весело,
он уже знал, что становится объектом, на котором сейчас будут
демонстрировать терпимость, что собеседник избрал его как повод объявить
миру, сказать самому себе: вот, у меня широкие взгляды, я не антисемит, для
меня важен сам человек, а не его раса. В то же время, и еврей в глубине души
оценивает себя примерно так, как его оценивают другие: он говорит на их
языке, у него те же классовые - и те же национальные интересы, он читает те
же газеты и так же голосует, он понимает их мнения и он разделяет их. Но ему
дают понять, что все это не так: и говорит он "как еврей", и читает, и
голосует, а если он требует объяснений, ему рисуют портрет, в котором он
себя не узнает. И все же это его портрет, и невозможно в этом сомневаться,
когда миллионы людей согласны, что он - такой. Что он может сделать? Мы
скоро увидим, что постоянное беспокойство еврея коренится именно в этой
навязанной ему необходимости бесконечно допрашивать себя, чтобы в конце
концов слиться с преследующим его по пятам чуждо-знакомым,
неощутимо-близким, призрачным персонажем, который есть не кто иной, как он
сам, - такой, каким его видят другие. Мне скажут, что это справедливо для
всех, что у каждого из нас есть свой характер, хорошо известный нашим
близким и незаметный для нас самих. Это не вызывает сомнений и, в сущности,
есть не что иное, как выражение нашей фундаментальной связи с Другим. У
еврея, как у любого из нас, тоже есть свой характер, но кроме этого, он еще
еврей. Можно сказать, что, в определенном смысле, фундаментальная связь с
другими у него двойная, - он детерминирован избыточно, он переопределен.
Ситуация кажется ему еще более непостижимой из-за того, что он пользуется
всеми правами члена общества, в котором живет - во всяком случае, до тех
пор, пока общество сохраняет равновесие. Во времена кризисов и преследований
на его долю выпадает в сто раз больше несчастий, но он, по крайней мере,