"Бенедикт Сарнов. Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев " - читать интересную книгу автора

Но тут опять не выдержал Уотсон.
- Что вы такое говорите, Холмс! - возмущенно воскликнул он.
- Разве вам не приходилось слышать, мой милый Уотсон, знаменитую фразу
Гюстава Флобера: "Эмма - это я!"?
- По правде говоря, нет, не приходилось. А что это за фраза и чем,
позвольте узнать, она знаменита?
- Когда Флобер опубликовал один из лучших своих романов "Госпожа
Бовари", - сказал Холмс, разжигая трубку и тем самым давая понять своим
собеседникам, что объяснение его будет не слишком коротким, - сразу поползли
слухи, что в романе этом описана какая-то подлинная история, чья-то реальная
судьба. В маленьком французском городе, где происходит действие романа, до
сих пор показывают туристам дом, где жила несчастная Эмма Бовари, аптеку,
где она купила яд, чтобы покончить с собой. Впрочем, говорят, жители
какого-то другого маленького города искренне убеждены, что история,
описанная Флобером, на самом деле произошла у них в городе. Литературоведы
долго спорили о том, кто был прототипом Эммы. Высказывались разные
предположения, назывались разные имена. Наконец большинство сошлось на том,
что Флобер рассказал в своем романе историю некоего доктора Деламара и
Дельфины Кутюрье, живших близ Руана. И вот тут, когда, казалось, все было
выяснено и установлено, раздался еще один голос, который произнес: "Эмма -
это я!"
- И это был?.. - не выдержал Уотсон.
- Да, это был голос самого Флобера... Я догадываюсь, что вы хотите
сказать, дорогой Уотсон. Да, да, вы правы. На первый взгляд это заявление
кажется странным и даже довольно нелепым. В самом деле: что может быть
общего между пожилым холостяком, готовым лишить себя всех земных
удовольствий ради того, чтобы неделями отшлифовывать какую-нибудь одну
фразу, доводя ее до предельной выразительности, и мечтательной,
легкомысленной, любящей удовольствия молодой женщиной...
- В самом деле! - обрадовался Уотсон.
- Но Флобер не солгал, - невозмутимо продолжал Холмс. - Он с полным
основанием мог сказать "Эмма - это я!", потому что вложил в облик своей
героини немалую часть собственной души, наделил ее своими сокровенными
душевными чертами, свойствами, особенностями. И кто мог знать об этом лучше,
чем он сам?
- Я готов допустить, - неохотно признал Уотсон, - что в случае с
Флобером все именно так и было. Но ведь из этого вовсе еще не следует...
- Следует, друг мой, следует, - кивнул Холмс. - То, что Флобер сказал
про Эмму Бовари, с таким же основанием мог бы повторить о своем герое каждый
писатель.
- Уж не собираетесь вы уверить меня в том, что и в нем, - Уотсон кивнул
на Беликова, - в этом ничтожестве, в этой пародии на человека...
- Я попросил бы вас, сударь! - оскорбление вскинулся тот.
- В самом деле, Уотсон, выбирайте выражения, - поддержал Беликова
Холмс.
- Виноват, я, кажется, и в самом деле переступил границы дозволенного,
- смутился Уотсон. - И все же, Холмс, я надеюсь, вы не станете утверждать,
что и в этом господине тоже есть какие-то черты, роднящие его с его
создателем. Ведь Чехов, насколько я знаю, был человек тонкого и
проницательного ума и редкого душевного благородства... А этот... Что между