"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

них винтовки и подсумки; там, за валунами, спрятаны два мула - они привыкли
перевозить туши свиней, перевезут и это свинство. А Жоан Мау-Темпо не знает,
возвращаться ли ему в Монте-Лавре или остаться где-нибудь здесь, затаиться;
надо подать весточку родным - не беспокойтесь, мол, все обошлось, все
кончилось благополучно.
Живо, живо, кричит воскресший из мертвых сержант - он почему-то цел и
невредим, - а стоит грузовик уже у монтеморской караулки, и в помине нет
даже Жозе Кота. Стражники снова выстраиваются коридором, но теперь они ведут
себя поспокойней: домой приехали, в Монтемор, тут мятеж не поднимется и
отбивать арестованных никто не станет, а вся история с Котом, как вы уж,
наверное, поняли, понять - это штука нехитрая, привиделась Жоану Мау-Темпо.
Валуны-то, конечно, стояли на обочине, они там спокон веку стоят, но никто
не выскакивал на дорогу, грузовик тихо-спокойно ехал и доехал, высадил их и,
исполнив свой долг, отправился восвояси. Арестованных ведут по коридору,
потом через патио, где у ворот - двое часовых, и один из них открывает
дверь, а там тьма народу: одни стоят, другие сидят на полу, на двух
раздерганных охапках соломы, что должна служить постелью. Пол цементный, и в
комнате холодно, даже странно, если принять в расчет время года и количество
людей, должно быть, это оттого, что задняя стена прилеплена к замку. С теми,
кто уже находился в подвале, их теперь человек шестьдесят - многовато. Дверь
захлопывается с грохотом - наверно, специально так устроено, - а лязг
щеколды царапает по нервам, как осколок битого стекла, которое хозяин
раскладывает на верху стены, огораживающей сад, и когда солнце играет на
этих осколках, их блеск радует глаз, а в саду-то свешиваются с веток
апельсины, не забудь и про груши, тоже вкусно, а на клумбах цветут розы, и,
когда человек идет вдоль стены на работу, их аромат щекочет ноздри: Я,
право, не знаю, сеньор Агамедес, способны ли эти люди понимать прекрасное?
Потолок низкий, прямо над головой висит электрическая лампочка - одна, в
двадцать пять свечей - надо экономить, - а жара становится непереносимой,
кто это говорил, что холодно? Арестованные знакомятся: тут люди из Эскоурала
и из Торре-да-Гаданья, а тех, кого взяли в Кабреле, повезли, говорят, в
Вендас-Новас, только никто ничего наверное не знает, а что ж с нами-то
будет? Что будет, то и будет, говорит крестьянин из Эскоурала, тридцать три
эскудо в день назад не отберут, перетерпим как-нибудь.
И они терпят. Проходят часы. Время от времени открывается дверь, вводят
новых арестантов, и вот в подвале уже негде повернуться. Почти все с утра не
ели, но вроде непохоже, что их собираются кормить. Некоторые прилегли на
солому; те, у кого нервы покрепче, и те, кто надежды не потерял, даже
заснули. Вот и полночь, с церковной площади донесся бой часов, сегодня уже
ничего не случится, в такое время ничего не случается, надо уснуть, на
пустой желудок не очень-то уснешь, но все же попробовать надо, и вот, когда
арестованные, сморенные духотой и вонью сгрудившихся тел, проваливаются в
беспокойное забытье, дверь с грохотом распахивается, и на пороге вырастает
капрал Доконал, а за ним шестеро стражников с бумагой в руке - бумага в руке
у капрала, разумеется, потому что стражники держат винтовки, словно они
вместе с ними появились на свет из чрева матери: Жоан Мау-Темпо из
Монте-Лавре, Агостиньо Дирейто из Сафиры, Каролино Диас из Торре-да-Гаданьи,
Жоан Катарино из Эскоурала. Четыре человека - четыре тени - поднимаются и
выходят. У всех остальных сердце колотится так, что вот-вот выскочит. И тут
еще звучит голос того, кто больше не может держать это известие в секрете: