"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

как кавалерийская сабля, и печет нещадно.
У кого есть, что есть, тот ест, у кого нет, тот так сидит. А вот теперь
городская площадь Монте-Лавре заполнена народом, пришли даже те, кого уже
наняли - по тридцать три эскудо в день, разумеется, потому что согласившиеся
на старую плату сидят по домам, не знают, куда девать глаза со стыда,
сердятся, что дети не дают покоя, и лупят их неизвестно за какую вину, а
жена, которая обычно карает их за провинности, вступается: Это ж твои дети,
не бей бедного мальчика, он ни в чем не виноват, а те, на площади, тоже ни в
чем не виноваты: они не требуют ничего невозможного, только тридцать три
эскудо за день работы от восхода до заката, это справедливо, хозяин не
понесет убытков. Но управляющий Помпеи и все другие управляющие - но Пом-пей
громче всех - оттого, должно быть, что носит древнеримское имя, - отвечают:
Нет, это несправедливо, вы разорите хозяйство. Так ведь уже платят
постольку, слышны голоса, а хор управляющих свое: Кто хочет, тот пусть и
платит, а мы не станем! И так торгуются они, как на рынке, опять двадцать
пять, и ждут, кому первому надоест, и не стоило бы писать в книге об этом
диалоге, да вот беда: другого нет.
Бьет морская волна о берег - это сравнение такое, хоть многие его и не
поймут, потому что в здешних краях мало кто ездил так далеко, к морю, - бьет
волна о берег, размывает замок из песка или дощатый павильончик, и вот
сравняла она замок с землей, а от павильона остались доски да палки, которые
волна швыряет туда-сюда. А проще говоря, почти все согласились на двадцать
пять эскудо в день, и только очень немногие упрямятся и упорствуют. И они
стоят на площади и спрашивают друг друга, стоило ли заваривать эту кашу, и
Сижизмундо Канастро говорит: Не унывайте, ребята, на Монте-Лавре свет клином
не сошелся, мы победим, и всем тогда будет хорошо. С чего это он так уверен,
что все будет хорошо: осталось их всего-то Десятка два, и хозяева
преспокойно без них обойдутся. Было б нас побольше, уныло произносит Жоан
Мау-Темпо. А ведь и эти двадцать человек вот-вот разойдутся по домам -
ничего не поделаешь, - хоть дома сегодня тоже будет несладко. Но Сижизмундо
все гнет свое: Завтра с утра все вместе пойдем по латифундиям, попросим
товарищей не браться за работу: сейчас повсюду добиваются, чтобы катили по
тридцать три эскудо в день, нам отставать от других не годится, нас не так
уж мало, а если вся округа нас поддержит, хозяева уступят. И кто-то
спрашивает: А в других краях как? А кто-то - Сижизмундо Канастро, а может,
Мануэл Эспада, какая разница? - отвечает: И в других краях так, и в Беже, и
в Сайтарене, и в Порталегре, и в Сетубале, не нам одним это в голову пришло,
надо выкорчевать этот пень, а не то пропадем. Тут Жоан Мау-Темпо - он старше
других годами, и потому ответственность на нем лежит двойная, - посмотрел
вдаль, словно заглянул себе в душу, подумал и сказал: Быть посему,
Сижизмундо дело говорит. С того места, где они стоят, виден сторожевой пост.
Капрал Доконал вышел наружу подышать вечерней прохладой и тут же - по
чистому совпадению, конечно, - появился, мягко рассекая воздух, нетопырь -
вот диковинный зверь: вроде мышь, только с крыльями, совсем слепой, а
летает, как молния, и никогда ни на что не наткнется. Ни на что и ни на
кого.
Раскаленное июньское утро. Двадцать два человека вышли из Монте-Лавре -
вышли поодиночке и маленькими группами, чтобы не привлекать внимания
стражи, - а потом встретились на берегу реки, возле моста, в зарослях
камыша. Стали обсуждать, как дальше двигаться - всем вместе или же