"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

Посеянное когда-то в землю зерно пшеницы проросло, дало всходы и вот
теперь созрело. Сорвем колосок на краю поля, разотрем его меж ладоней -
сколько столетий этому движению? Теплая сухая шелуха рассыплется, а на
ладони останутся лежать восемнадцать или двадцать зерен. Пора убирать,
скажем мы. Это заклинание приведет в движение руки жнецов и моторы машин, и
тогда наступит миг, когда земля-змея - больше не станем сравнивать ее с
часами - сбрасывает с себя старую шкуру и остается без защиты. Если хочешь,
чтобы хоть что-нибудь изменилось, хватай ее, пока не ускользнула.
Монте-Лавре стоит на возвышенности, и хозяева, оглядев желтое море пшеницы,
шумящее под ветерком, говорят управляющему: Пора убирать, а если управляющие
сообщают им об этом в Лиссабон, хозяева вяло отвечают: Ну что ж, и надеются,
что земля совершит еще один оборот на том же самом месте, что снова в
латифундии все пойдет по раз и навсегда заведенному порядку, вечному, как
смена времен года, что пройдет торопливая лихорадка родов и земля отдохнет
под паром. А война-то кончилась, грядет эпоха всемирного братства, ходят
слухи, что скоро без надобности будут карточки - эти лоскутки разноцветной
бумаги, которые дают право на еду, если есть деньги и если есть, за что эти
деньги получить. Но здешний народ ко всему привык: в нашем крае спокон веку
ели мало и плохо, всегда и во всем у нас недостача, и с незапамятных времен
толпами бродят здесь ищущие пропитания люди: этим исходам столько же лет,
сколько древним обычаям и легендам о дурном глазе. Однако всему в конце
концов приходит свой срок. Поглядите на поля - пшеница созрела; созрели и
люди. Крестьяне теперь не соглашаются на двадцать пять эскудо в день и не
хотят работать от зари до зари меньше чем за тридцать три эскудо. А поля,
если бы могли говорить, сказали бы удивленно: Что ж это такое происходит,
почему не снимают с нас урожай, почему люди не выполняют свой долг? Все это
фантазии. Пшеница созрела и ждет, и уже совсем скоро будет поздно. Пора
начинать уборку, а то упустим время, колосья начнут ломаться и рассыпаться,
зерно упадет на землю, накормит собою птиц и насекомых, а потом, чтобы хоть
что-нибудь спасти, на поля приведут скотину и накормят ее пшеницей, словно
наступили времена сказочного изобилия. Это тоже фантазии. Кто-то должен
уступить - видно, забылось уже, как лежит на поле несжатая пшеница, ну а
если не забылось - одна ласточка весны не делает. Так рассуждает хозяин и
призывает управляющих и десятников к стойкости, речи ведутся, как на войне:
ни шагу назад! Императорская гвардия умирает, но не сдается - как же, умрет
она, жди-дожидайся, но слышатся сигналы рожков, а, впрочем, может быть, это
просто отзвук печальных воспоминаний о былых битвах - о проигранных битвах,
добавлю. Открывается кокон нашей гвардии, сержанты и капралы выглядывают в
окно - как там погодка? - чистят и смазывают ружья, задают лошадям двойную
норму фуража - на то отпущены сверхсметные суммы. А крестьяне собираются
кучками, стоят тесно, плечо в плечо, шепчутся. Снова приходит управляющий.
Ну, надумали? Надумали, отвечают ему, тридцать три эскудо в день, а иначе
работать не пойдем. А жаркий день клонится к закату, от земли пышет зноем,
земля прочно держит корни стройных колосьев. В полях прячутся куропатки,
настороженно прислушиваются, однако не слышно ни шагов человека, ни рокота
машин, и колосья не дрожат от страха, угадывая приближение серпа или жнейки.
Что-то странное творится.
Вот и конец субботе. Управляющие приходят с докладом и сообщают:
Упорствуют, а хозяева, Норберто, Алберто, Дагоберто, отвечают им хором,
каждый из своего поместья: Ну, мы им покажем. В деревнях отужинали чем Бог