"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

эскудо. Так шло из месяца в месяц. Мешки таскали на гумно, кувшины с
маслом - в погреб, управляющий отмерял припасы, хозяин отсчитывал деньги:
кормись как знаешь, восстанавливай потерянные силы. А всякому ясно, что
восстановятся они не полностью - ох, ничего мне не надо; а время уж такая
гибельная штука, много разрушений приносит оно, и зачем я на свет родился...
И вот однажды умер Жоакин Карранка, умер, ни дня не прохворав: пришел как-то
с огородов - было одно из грех воскресений, когда и в Бога не очень-то
верится, и падре Агамедес ни к чему, сколько ж можно махать мотыгой, - и
присел на пороге, чувствуя непривычную какую-то усталость, а когда Сара да
Консейсан пришла звать брата ужинать, то увидела, что ужин Жоакину Карранке
теперь ни к чему. Глаза его были открыты, руки покойно лежали на коленях, и
сидел он так тихо и безмятежно, как никогда не удавалось ему посидеть при
жизни, а человек-то он был неплохой, вы уж мне поверьте, неплохой, хоть и
мучил когда-то племянника своего Жоана Мау-Темпо, ну да что было, то прошло.
Смерть отсыпает все, что не вмещается в мерку жизни, хотя зачастую и не
поймешь, как она определяет, что вмещается, а что - нет. Вот и с Жоакином
Карранка - его еще долго будет не хватать его семье - так вышло.
Жизнь - а может быть, тот, кто распоряжается ею, властно или
безразлично, - хочет, чтобы и работать, и чувствовать обучались мы в одно и
то же время. В этой одновременности кроется очевидная ошибка, проистекающая,
наверно, от быстротечности жизни: не хватает ее, чтобы тихо-спокойно
дождаться, когда вслед за трудами придет черед досуга, и вот тогда-то уж
можно будет не приумножать нажитое, а тратить скопленное - в том числе и
чувства. Но тут уж ничего не поделаешь, и Жоан Мау-Темпо, постепенно
становясь хорошим работником, часто влюблялся и ходил на танцульки, чуть
только где-нибудь заиграет гармоника, а танцор он оказался превосходный, и
девушки из-за него ссорились. А глаза у Жоана, как мы уже знаем, были синие,
унаследованные от того прапрадеда, который когда-то в зарослях папоротника -
прадеда того папоротника, что растет на этом месте сейчас, - изнасиловал
девушку, отправившуюся к ручью за водой - ни за чем другим, - а птицы с
точно такими же перьями, как у тех птиц, что летают над этим местом сейчас,
смотрели на это, смотрели на этих двоих, простершихся в траве, - сколько уж
раз от сотворения мира видели подобное птицы небесные? И синие глаза Жоана
Мау-Темпо волновали танцевавших с ним девушек, и он не понимал, отчего это в
их потемневшем взгляде появляется древнее любовное бешенство: вот какова
потаенная сила прошедших страстей. Обычное дело, молодое дело. Ну, а по
правде сказать, Жоан влюблялся часто, но отваживался на немногое. Дальше
робких прикосновений он не шел и только после третьего стакана решался
обнять девушку покрепче или неумело поцеловать ее, а в ту эпоху поцелуйная
наука делала первые шаги и всеобщим достоянием еще не стала.
В эклогах пастушкАм полагается бренчать на лютнях, а пастушкам - плести
венки, но Жоан Мау-Темпо, который на десять недель отправлялся в окрестности
Салватерры обдирать пробку, должен был, чтобы отбиться от москитов, съедать
целую связку чесноку в святой уверенности, что это поможет, и потому воняло
от него за десять шагов.
Он овладел искусством обдирать пробку, потому что хотел получать
восемнадцать эскудо - по стольку платили когда мастерам этого дела, - и, к
счастью, находился вдали от своих милых, которые вообще-то терпимо относятся
к запахам, но чесночного духу, должно быть, не переносят. Как всякому
известно, счастье человеческое часто зависит от таких вот мелочей.