"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

добавлял: Знаешь, Мау-Темпо, ты ведь матери своей нужен для того только,
чтобы из костей твоих сделать стул, а шкуру натянуть на барабан. Жоану
оставалось лишь поверить в это, если уж два его властелина так складно и
согласно угрожают ему. Но однажды, когда от побоев и непосильного труда ему
стало совсем невтерпеж, он пренебрег возможностью лишиться костей и шкуры и
все рассказал пораженной матери. Бедная Сара да Консейсан! Жизнь ничему ее
не научила! Сколько тут было криков, сколько пролилось слез: Ах, проклятый
Грегорио, ничего подобного я не говорила, разве для того родила я тебя на
свет, всем богачам плевать па нашу нищету, этот дракон и родных своих детей
не любит!... Ну, об этом уже было сказано.
А Жоан Мау-Темпо в герои не годится. Это худенький десятилетний
заморыш, и дерево для него - все еще то, на что можно вскарабкаться, а не
то, что дает оливковое масло, или пробку, или желуди. Как несправедливо, что
ему приходится вставать затемно и голодному, в полусне брести - далеко или
близко, смотря по тому, где теперь место его работы, - на плантацию, а
отработав там до заката солнца, возвращаться домой полумертвым от
усталости - если это усталость, а не что-нибудь похуже, вроде предсмертного
оцепенения. Но этот ребенок - мы употребили здесь слово "ребенок" просто для
удобства обозначения, потому что в поместье эта категория работников не
предусмотрена и никакими льготами не пользуется: все живы -и ладно, а
мертвых похороним, мертвые много не наработают, - так вот, этот ребенок -
всего лишь один из миллионов точно таких же, как он, страдальцев, и никто из
них не знает, за какое же преступление так строго их карают. По отцовской
линии он - из ремесленников, отец - сапожник, дед - плотник, но свою судьбу
не угадаешь, а тут не строят баркасов, не чинят обувь, здесь повсюду -
твердая земля, здесь лютый холод или адская жара, здесь летом - страшные
засухи, а зимой - не знаешь, как спастись от стужи, по утрам - кружевной
иней, - как на коклюшках сплетено, говорит дона Клеменсия, лиловые следы
отморожений, кровоточащие трещины, и если прикоснуться опухшей рукой к
стволу дерева или к камню, слезает кожа с ладони, и несть числа всем тяготам
нашим и бедам. От века была здесь эта убогая жизнь: на земле двуногое
животное живет среди других животных, домашних и диких, полезных и вредных,
и с ним самим обращаются то как с полезным животным, то как с вредным, в
зависимости от того, что требуется сейчас помещику: "ты мне нужен" или
"пошел вон".
И тогда приходит безработица - сначала к детям, потом к женщинам и,
наконец, к мужчинам. И по дорогам в поисках самого ничтожного пропитания
тянутся их караваны. В это время не увидишь ни надсмотрщика, ни десятника,
ни управляющего, а уж хозяина - и подавно: все сидят по домам взаперти, или
уезжают в столицу, или еще где-нибудь скрываются. Земля покрыта твердой
коркой или - один черт - грязью. Люди едят траву, и у них слезятся глаза,
вздуваются, как барабан, животы, начинается долгий мучительный понос, словно
измученный, запущенный организм сам себя пожирает. Нет сил вынести эти
страдания - лучше смерть, - и ко многим смерть приходит.
В Европе, как уже сказано, война. И в Африке тоже - война. Война вот на
что похожа: кричит человек с вершины горы, и Бог его знает, о чем он кричит,
и порою крик этот - последнее, что успевает он сделать в жизни, но чем ближе
к подножию, тем хуже этот крик слышен, и нот уже не слышно ничего... О войне
в Монте-Лавре шали только из газет, да и то лишь те, кто умел читать. А все
прочие видели, что цены растут, что исчезают даже самые обыкновенные