"Жозе Сарамаго. Еванглие от Иисуса " - читать интересную книгу автора

оставить по себе сколько-нибудь определенной памяти, так что Иосиф не успел
даже испытать стыд, который столь часто - и все же недостаточно часто -
становится самым надежным, самым верным нашим ангелом-хранителем.
Но вот он наконец за городской чертой, воинов на дороге не видно,
насколько хватает взгляд, и не заметно никакого оживления, неизбежного в том
случае, если бы через эти ворота выходил отряд, однако самая безобманная и
верная примета - это мирно играющие дети: не так бы они себя вели, если бы
под сенью знамен, под барабанную дробь и пенье труб появились тут воины,
мальчишки, повинуясь древнему как мир воинственному зову души, непременно
увязались бы за отрядом следом - ни единого мальчишки не осталось бы тут - и
провожали бы его, по крайней мере, до первого поворота дороги, а самый
боевой довел бы и до места назначения, узнав таким образом, что суждено ему
в будущем, а суждено ему убивать и умирать. Иосиф же теперь может припустить
бегом - и он бежит, бежит, благо дорога под гору, бежит, путаясь в полах
своего хитона, хоть он и подоткнул его чуть не до колен, но - так бывает во
сне - его не оставляет мучительное ощущение, что ноги не способны выполнять
требования и мольбы верхней части тела - сердца, головы, глаз, рук, которые
спешат спасти и уберечь, но явно не поспевают. Встречные останавливаются,
провожают этого опрометью несущегося человека удивленными взглядами, а
зрелище и вправду неприятно поражает глаз, ибо народ этот высоко ставит
сдержанное достоинство, степенность и даже известную величавость походки и
вообще всего поведения, и единственное, что может извинить Иосифа - не
считая, понятно, того, что мчится он спасать сына, - это явная его
принадлежность к племени галилеян, людей, как не раз уж говорилось,
неотесанных и грубых. Вот позади осталась гробница Рахили, которая, верно,
никогда и не предполагала, что появится у нее столько поводов оплакать детей
своих, огласить воплями и рыданиями бурые холмы вокруг, расцарапать себе
лицо или что там от него осталось, прядями вырывать себе волосы или ранить
голый свой череп. Иосиф еще до того, как показались первые домики Вифлеема,
сбегает с дороги и мчит напрямик, через поле: Так короче, скажет он, если
кто удивится и спросит, что это он затеял, и хоть так, наверно, и в самом
деле гораздо короче, но можно ручаться, что и гораздо неудобней. Избегая
встреч с теми, кто работает в поле, припадая за камни, чтобы не заметили
пастухи, Иосиф делает большой крюк, чтобы попасть в свою пещеру, где жена не
ждет его в этот час, а сын - ни в этот, ни в какой другой, ибо спит. Уже на
середине склона последнего холма, когда уже показалась впереди черная дыра -
вход в пещеру, еще одна ужасная мысль пронзает его: а вдруг Мария, взяв с
собой младенца, пошла в селение и - это ведь женщинам так свойственно, так
присуще - воспользовалась своим одиночеством, чтобы толком и без спешки
попрощаться с невольницей Саломеей и местными мамашами, с которыми свела за
последнее время знакомство и дружбу, оставив мужу право и обязанность по
всем правилам поблагодарить хозяев пещеры. А перед мысленным взором мужа
этого проносится в тот же миг картина - вот он бежит по улицам Вифлеема,
стучит в двери домов, кричит: Нет ли тут жены моей?! - ибо глупо было бы
спрашивать, нет ли тут младенца двух месяцев от роду, и, увидев, что он сам
на себя не похож, непременно осведомится какая-нибудь женщина с ребенком:
Стряслось что-нибудь? - а он скажет: Да нет, ничего особенного, просто
завтра рано утром уходим мы, так надо собрать пожитки. Отсюда, с высоты,
похож Вифлеем на строящийся Храм, и разбросанные повсюду камни будто ждут,
когда придут рабочие, поставят их один на другой, выстроят из них