"Жозе Сарамаго. Еванглие от Иисуса " - читать интересную книгу автора

целокупности хранила и сулила новую опасность, неведомо какую, неведомо
откуда исходящую.
А тем временем совсем неподалеку от Ирода, можно сказать - бок о бок с
ним, Иосиф со своим семейством по-прежнему жил в пещере под Вифлеемом, ибо
плотник оставил попечение о поисках дома, рассудив, что раз все равно
вскорости возвращаться им в Назарет, так и нечего искать другое пристанище,
тем более что жилищный вопрос и в ту пору стоял остро и даже, пожалуй, еще
острее, чем в наши дни, - не додумались тогда люди до сдачи и съема квартир
и не была еще изобретена система социальной помощи бездомным. На восьмые
сутки после рождения своего первенца Иосиф отнес его в синагогу совершить
над ним обряд обрезания, и служитель, вооруженный каменным ножом, с
ловкостью, каковая достигается лишь долгим навыком, отсек крайнюю плоть
младенцу, чья судьба - не младенца, разумеется, а этого лоскутка кожи -
могла бы сама по себе послужить сюжетом для романа, ибо это колечко
бесцветной, чуть-чуть кровоточащей кожи будет в восьмом веке этой вот, уже
ставшей нашей эры, торжественно освящено папою Паскуалем I. Всякий, кому
придет охота увидеть его, должен всего лишь отправиться в приход Кальката,
что неподалеку от итальянского города Витербо, - там, в поучение истинно и
твердо верующим и на потеху любопытствующим нехристям и выставлена эта
реликвия. Сказал Иосиф, что желает назвать сына Иисусом, и под этим именем
был занесен новорожденный мальчик сперва в кесаревы перечни, а потом уж и в
Господни списки. Младенец не остался безучастен к тому ущербу, что
претерпела его уменьшившаяся плоть, притом что дух сколько-нибудь заметно не
обогатился, и плакал на протяжении всего обратного пути в пещеру, где в не
лишенной оснований тревоге ждала его мать, сперва запричитавшая над ним:
Бедняжка мой, а затем без промедления приложившая его к груди - к левой, к
той, что ближе к сердцу. Иисус, еще не ведавший, что именно так зовут его,
потому что мало чем отличался от, скажем, птенчика, щеночка, ягненка, от
любой другой Божьей твари, только что пришедшей в этот мир, удовлетворенно
вздохнул, когда почувствовал на щеке упругую тяжесть груди, кожу, ставшую
чуть влажной при соприкосновении с его кожей, когда ощутил во рту
сладковатый вкус материнского молока, и боль, еще мгновение назад казавшаяся
непереносимой, вдруг отдалилась, растворилась в неведомом наслаждении,
которое рождалось, рождалось и никак не могло достичь всей своей полноты,
перешагнуть порог, отомкнуть затворенную дверь, преодолеть запрет.
Возрастая, мальчик будет забывать эти ощущения, пока не покажется, что он
вообще никогда и не мог испытывать ничего подобного, - так происходит с
каждым из нас, ибо, где бы ни родились мы, какая бы судьба ни ждала нас,
произвела нас на свет женщина. А если бы мы осмелились осведомиться - Боже
упаси от подобных нескромностей, но все же предположим невероятное, - так
вот, если бы мы спросили насчет этих ощущений у Иосифа, он сказал бы, что у
него, у главы семьи, заботы другие и много более серьезные и ему теперь два
рта кормить надо, - и при всей очевидности того обстоятельства, что вовсе не
он кормит Иисуса, а Мария, и притом грудью, речение это не теряет ни
правоты, ни выразительности, ни силы. Что правда, то правда, забот у него
прибавилось, и первейшая из них - о том, чем будут они жить, пока не
возвратятся в Назарет, ибо Мария еще не вполне оправилась от родов и долгий
путь ей не под силу, а кроме того, она еще считается нечистой, ибо минуло
лишь семь из сорока дней, составляющих установленный срок. Те деньги, что
взяты с собой из Назарета - а их и было-то немного, - уже на исходе,