"Жозе Сарамаго. Еванглие от Иисуса " - читать интересную книгу автора

тяготы иные, хоть и не меньшие - ей и никому другому предстоит произвести на
свет свое дитя, и один Бог знает, где и как это будет. Ибо хоть Вифлеем,
если верить Писанию, место обитания колена Давидова, к которому причисляет
себя Иосиф, но одни родственники его уже к этому времени поумирали, о других
нет у него никаких сведений, и это обстоятельство позволяет нам здесь еще,
на дороге, предположить с большой долей уверенности, что возникнут серьезные
трудности с тем, куда бы приткнуться плотнику с беременной женой, ибо не
может же, согласитесь, Иосиф стукнуть в первую попавшуюся дверь и сказать:
Примите нас, сын мой уже просится на этот свет, - и услышать, как хозяйка,
лучась улыбкой, сама не своя от радости, ответит: Входи, входи,
достопочтенный Иосиф, мы уж и воду согрели, и циновку расстелили, и чистое
полотно приготовили, входи, будь как дома. Подобное было возможно лишь в
золотом веке, когда волк, чтобы не лишать жизни ягненка, питался травами
луговыми, но мы-то живем в жестокое время, в железном веке, и пора чудес
либо уже канула в прошлое, либо еще не настала, а кроме всего прочего,
ничего нет хорошего в чудесах, что бы там о них ни говорили, если приходится
выворачивать наизнанку логику и внутреннюю природу вещей, чтобы вещи эти
улучшить. Иосифу же хочется замедлить шаги, чтобы попозже встретиться со
всеми этими трудностями, но мысль о том, что самая-то главная трудность -
как бы сделать так, чтобы сын его родился не в чистом поле, - заставляет его
поторопить осла, а как устала эта покорная скотина, знает лишь она одна,
потому что Бог, если даже что-нибудь и ведает, печется о людях, да и то
далеко не обо всех, ибо немерено тех, кто живет как скотина, а то и еще
похуже. Богу же вроде недосуг убедиться в этом и принять меры.
Один из попутчиков, еще когда только вышли из Назарета, сказал,
помнится, Иосифу, что имеется в Вифлееме постоялый двор - полезнейший
общественный институт, призванный вроде бы с ходу решить проблему, на
которой остановились мы столь подробно, - но даже не слишком утонченному
плотнику свойственна известная стыдливость: а вы представьте себе только,
что придется ему пережить, когда собственная его жена будет выставлена на
всеобщее обозрение и потеху, станет предметом нескромного любопытства и
мишенью для сомнительных шуточек постояльцев, из которых хуже всех -
погонщики мулов и верблюдов, люди столь же грубые, как и те, с кем
приходится им иметь дело, и даже превосходящие их своей грубостью, ибо, в
отличие от бессловесных скотов, наделены божественным даром речи. И,
вспомнив об этом, рассудил Иосиф, что должно ему будет обратиться за советом
и помощью к старейшинам синагоги, и упрекнул себя, что раньше об этом не
подумал, и теперь, когда решение было принято, счел за благо спросить у
жены, как она себя чувствует, однако намерения своего не выполнил сразу по
причине очевидной - вспомним, сколь низменно и нечисто все, от зачатия до
родов, что происходит в этой бездне, в лабиринтоподобных недрах, во
вместилище всех зол мирских, в сосуде греховном, выделяющем то кровь, то
нутряные соки, то околоплодные воды, то отвратительный послед, и отчего же,
Господи, захотел Ты, чтобы чада Твои возлюбленные, мужчины, рождались в этой
грязи и скверне, и насколько бы лучше было для тебя. Господи, и для нас,
чтобы вчера, сегодня и завтра создавал Ты нас из сияния и света, нас всех,
от первого до последнего, не делая различия между знатным и простолюдином,
между царем и плотником, и лишь своей страх наводящей печатью злодейства
отмечал бы тех, кто, возрастая, не сумеет убежать этой судьбы. И Иосиф,
помедлив со своим вопросом, оттого что отвлекся на эти важные раздумья, все