"Жозе Сарамаго. Еванглие от Иисуса " - читать интересную книгу автора

эту огромную исчезающую в высоте руку, длинные, выпачканные глиной пальцы,
ладонь, прочерченную линиями жизни и смерти людей и всех прочих сущих во
Вселенной, и даже - пришло нам время узнать и это - линиями жизни и смерти
самого Бога. Тянутся к небесам трепещущие от избытка чувств руки путников,
неудержимо рвутся из уст их славословия, и звучат они уже не хором, ибо
каждый объят собственным восторгом, иные же, по природе своей склонные к
сдержанности в изъявлении подобных чувств, замирают недвижно, смотрят ввысь
неотрывно, а слова молитвы произносят суховато и жестко, словно в такую
минуту дозволяется им как равному с равным говорить с Господом своим. Дорога
плавно идет под уклон, и, по мере того как путники спускаются в долину,
чтобы потом начать очередной подъем, который приведет их к городским
воротам, все выше и выше вздымается перед ними Храм, все больше и больше, в
соответствии с правилами перспективы, закрывая собою Антониеву башню, где
даже с такого расстояния можно разглядеть силуэты дозорных легионеров -
вспыхивает на солнце и тотчас гаснет металл доспехов и оружия. Здесь и
расстается с попутчиками чета назаретян, ибо Мария устала и не вынесла бы
дробной рыси, которой пришлось бы пустить ее длинноухого скакуна, чтобы
держаться вровень с паломниками, ускорившими шаги и чуть не на бег
перешедшими при виде городских стен.
И остались Иосиф с Марией на дороге одни - она пытается собрать остаток
сил, он слегка досадует на задержку, случившуюся уже почти у цели. Отвесные
лучи бьют в безмолвие, окружающее плотника с женой. И в этот миг сдавленный
стон вырывается у Марии. Что, болит? - обеспокоенно спрашивает Иосиф. Болит,
отвечает она, но тотчас же ее лицо стало иным, недоверчивое выражение
расплывается по нему, словно она столкнулась с чем-то непостижным ее разуму:
больно было не ей, хотя и ей тоже, - боль эта передавалась от кого-то
другого, и не "кого-то", а от ребенка, заключенного в ее чреве: но разве
возможно чувствовать боль, испытываемую другим, как свою собственную,
словно - ну, может быть, не так и не теми словами описываем мы это, - словно
эхо, которое из-за неведомой акустической аномалии делается отчетливей и
громче звука, породившего его. Ну что, все болит? - осторожно, боясь
услышать ответ утвердительный, спросил Иосиф, Мария же не знает, что
ответить ему: скажешь "да" - солжешь, а "нет" тоже будет не правдой, и
потому она не отвечает ничего, а боль не исчезла, она тут, Мария чувствует
ее, но так, словно не в силах вмешаться, смотрит она во чрево свое, болящее
болью младенца, и не может облегчить ее, ибо слишком далеко оказалась. Иосиф
не понукал осла, не подхлестывал его - тот сам вдруг прибавил рыси, стал
живее переставлять ноги, взбираясь по крутому склону, что вел к Иерусалиму,
проворно и легко пошел дальше, будто услышав неведомо от кого, что скоро
обретет он полную кормушку и долгожданный отдых, но не зная, что сначала еще
предстоит одолеть немалый кусок пути до Вифлеема, а когда доберется он туда,
поймет, что жизнь не так проста, как кажется, и хорошо, конечно, было Юлию
Цезарю провозглашать в час славы "Пришел, увидел, победил", - куда хуже было
то, что вскоре пришлось увидеть смерть в образе собственного сына и не
победить, а умереть, и ни малейшего утешения нет в том, что пал он от руки
сына не родного, а приемного.
Издавна ведется и непохоже, что скоро кончится война отцов и детей,
передаваемая по наследству вина, отторжение крови, приношение невинных в
жертву.
Уже за городскими воротами Мария снова не смогла сдержать крика боли -