"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

здороваться. Когда начальник управления вручал нам переходящее знамя, он по
неопытности сунул Филе руку и...
- Брось, Иваныч... - протянул Воротилин.
- А что было дальше, Федя? - спросил я.
Перышкин поднял руку, подвигал пальцами и подмигнул сразу
просветлевшему Воротилину.
- А дальше были трали-вали, утоли моя печали!
- Без шуток, Федя.
- Так ведь это было ужасно смешно! - с ненатуральной веселостью
воскликнул Перышкин. - Метров десять высотой волна - бац! - и ваших нет: все
бочки вместе с фальшбортом смыла к бабушке, только у нас, Константин Иваныч,
никто по ним не плакал. Крен, между прочим, стал поменьше, и мы, как
дельфинчики, выскочили наверх. Десять часов непрерывно окалывались, с
коэффициентом полезного действия ноль целых хрен десятых. Ты сбиваешь лед,
тебя обивает волна - один смех! Как пароход "задумается", ты повиснешь на
штормовом леере, ногами дрыгаешь - тоже забавно, без улыбки смотреть нельзя.
- "Задумается"? - недоуменно спросил Баландин.
- Именно так, - мрачно подтвердил Перышкин, - согласно законам
остойчивости, о которых нам доложил ученый товарищ Корсаков. Ложится,
скажем, пароход на правый борт и несколько секунд думает, вскочить ему
обратно, как ваньке-встаньке, или еще полежать на боку для отдыха, или -
фюйть! - оверкиль, туда его за ногу, прошу прощения. И когда он, родной,
"задумывается", тебе так хорошо жить становится... - Перышкин все больше
мрачнел, улыбка на его лице замерзла. - А чего это я разболтался? Сами
увидите. Хотите кино посмотреть? Я вам "Карнавальную ночь" прокручу, там
Гурченко играет, к которой Филя неравнодушен. Братские чувства испытывает.
- Вот еще! - Воротилин отрицательно замотал головой. - Моя Лена не хуже
и не такая тощая.
- Какое там кино, - буркнул Птаха, - аппарат полетит, без зарплаты
останешься. А вообще наш пароход поаккуратнее твоей "Вязьмы" к обледенению
подготовлен, у вас топливные и водяные танки были почти что пустые, а у нас
запрессованные.
- Гарантия! - Перышкин щелкнул пальцами. - Сказать, Константин Иваныч,
какой замечательной особенностью отличается твой любимый пароход? Если в
шторм заглохнет двигатель, "Дежнева" развернет лагом, первая волна его
ударит, вторая повалит, а третья перевернет. В "пять минут, пять минут!",
как поет Гурченко.
Все невольно прислушались к мерному гулу двигателя.
- Сплюнь три раза. - Птаха незаметно постучал по столу.
В динамике щелкнуло, зашипело и послышался скрипучий голос Чернышева:
- Крюкова прошу подняться на мостик.

На мостике было темно; пока глаза не привыкли, лишь светлячки сигарет
позволяли различать лица людей. Чернышев скользнул по мне взглядом и ничего
не сказал. Вцепившись в поручни, Корсаков и Никита молча смотрели на море.
Иногда Корсаков бормотал под нос что-то невнятное: я не сразу догадался, что
он записывает свои наблюдения на диктофон.
Смотреть на море было страшновато, "Семен Дежнев" - траулер
низкобортный. Будто щенок, подхваченный мощной рукой за загривок, он взлетал
вверх и стремительно опускался, зарываясь носом в волну и прорезая ее своим