"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

и никто еще не находил пропавшее спиртное. Я нисколько не сомневался, что
упомянутые Чернышевым две бутылки принадлежали именно Корсакову, поскольку
матросы коньяк не покупают (пустая трата денег, пижонство - водка такой же
крепости). Приглашенный на объяснение Чернышев страшно расстроился.
- Ай-ай-ай! - Он поцокал языком. - Так это был ваш коньяк, Виктор
Сергеич? Кто бы мог подумать?
- Вы прекрасно понимаете, что в моем холодильнике мог находиться только
мой коньяк!
Чернышев хлопнул себя по ляжкам.
- А ведь и в самом деле! Вот что значит ученый человек - логика-то
какая! Ай-ай, какая беда... Ладно, не огорчайся, Виктор Сергеич, раз я тебя
не предупреждал, что спиртное на борту запрещено, двадцать пять процентов
премии снимать не буду. А знаешь, какие это деньжищи? На десять корзин
цветов для прекрасного пола хватит.
- Попрошу мне не "тыкать"!
- Неужели я так забылся? - Чернышев скорчил до чрезвычайности
огорченную гримасу. - Это от качки, Виктор Сергеич, от качки. Мозг,
понимаете, тупеет, мозги сбиваются набекрень. Я вам расскажу занятнейшие
эпизоды, связанные с качкой! Хотите чашечку чая?
Видя, что Корсаков готов взорваться, я тактично удалился: начальство
предпочитает ссориться без свидетелей.
Впрочем, вскоре они явились вместе, как ни в чем не бывало: Корсаков
достаточно благоразумен, чтобы не ставить под удар экспедицию из-за
пустяков.
На мостике пока ничего интересного не происходило, и я спустился в
твиндек проведать Баландина. Но благому намерению не дано было свершиться:
из каюты гидрологов доносился смех, и, чем развлекать страдальца, я
эгоистично решился развлечься сам.
Ерофеев читал вслух Зощенко, а Кудрейко, лежа на койке, обессиленно
скулил.
- В соседней каюте человек смертные муки принимает, а вы... - упрекнул
я.
- Жив будет, - вытирая слезы, отмахнулся Ерофеев. - Нет, слушайте: "А
тут какой-то дядя ввязался. Дай, говорит, я докушаю. И докушал, сволочь, за
мои-то деньги". А в этом... Сейчас найду, вот: "Тогда вдруг появился
Феничкин брат... он почти ничего не говорит и только ногами выпихивает
лишних обитателей из комнаты..." Ногами... из комнаты...
-Зощенко из самых моих любимых писателей, я знаю его почти наизусть, но
приятели хохотали так самозабвенно, что я охотно к ним присоединился.
Успокоившись, Ерофеев закрыл книгу и бережно ее погладил.
- Перед отъездом у соседа выменял за моржовый клык, - похвастался он. -
Сколько ни перечитываю, все нахожу новые строчки. Признайтесь, Паша,
завидно, что не сочините такого?
- Нисколько. Завидовать можно равному, а Зощенко велик и недосягаем.
- Если так, почему у него было столько недоброжелателей?
- Именно поэтому! Попробуйте, Митя, назвать хоть одного великого
человека, у которого их не было. Перефразирую не помню кого: зависть и
недоброжелательство - это тень, которую отбрасывает великий человек, где бы
он ни появился.
- Слышал, Алесь? - строго спросил Ерофеев. - Теперь понятно, почему ты