"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

узнают на улицах и почтительно расступаются перед ней в магазинах, если
повсюду, где бы она ни появилась, ей вослед несется почтительный шепот:
"Инна Крюкова"! По природе своей женщина не самокритична, ее нельзя искушать
чрезмерным вниманием: даже самая умная и мыслящая предпочтет, чтоб ею
сначала восторгались как женщиной, а уж потом как мыслящим существом. Инна
же в лучшем случае не глупа; я и теперь считаю ее доброй и славной, и мне
часто бывает ее жаль. "Не родись красивой, а родись счастливой" - я не знаю
ни одной счастливой красавицы, их не оставляют в покое, вокруг них вечно
бушуют страсти, их терзают ревностью и признаниями; когда к зрелому возрасту
бывшая красавица оглядывается, вокруг нее чаще всего руины. Замечательно
сказала Валя, жена Гриши Саутина: "Я бы не хотела быть такой красивой, это
уж слишком".
Да, мне ее жаль - ведь мы изредка видимся, остались, как говорится,
добрыми друзьями, хотя никакие мы не друзья, а "осколки разбитого
вдребезги"; у нее уже третий муж, уважаемый в городе архитектор, и она
говорит, что счастлива. Но я больше верю не словам ее, а глазам, в которых
усталость и безразличие. Иногда мне кажется, что она только ждет моего
слова, чтобы вернуться; скорее всего я ошибаюсь, она слишком привыкла к
комфорту, чтобы опять чистить картошку в нашем однокомнатном жилище на пятом
этаже без лифта. К тому же я далеко не уверен, что мы с Монахом этого хотим,
мы ведь тоже немного не те, какими были вчера. Бедняга Монах, вот кому я
по-настоящему нужен. Обычно я оставляю ключи приятелям, чтоб пускали его
ночевать и подкармливали; крыша-то над головой у него есть, а вот с кем
поговоришь по душам?
И мне не с кем. И грустно оттого, что меня никто не провожал и никто не
будет встречать. Раньше говорили - пустота, а нынче вошло в моду другое
слово - вакуум.

Море по-прежнему было спокойное. "Семен Дежнев" лежал в дрейфе, и
азартные любители с кормы ловили на удочку терпуг - довольно вкусную рыбу,
которая охотно клевала и тут же отправлялась на камбуз. На время экспедиции
"Дежнев" не имел плана добычи, тралы остались на берегу, и когда эхолот
обнаружил косяк, по судну пронесся вздох разочарования.
- Пусть живет, - прокуренным баритоном прогудел Птаха. - Даст бог, еще
встретимся.
Эту незамысловатую мысль он щедро приправил словечками, которые по
Чернышевскому тарифу обошлись бы ему копеек в тридцать. Увидев, что я
осуждающе поморщился, Птаха извинился (еще гривенник) и пообещал
сдерживаться (примерно пятак) - весьма похвальное намерение, делавшее ему
честь. Но затем он изловил на месте преступления матроса, который на бегу
лихо придавил каблуком окурок, с величайшим тактом велел его убрать и
сердечно пожелал молодому матросу впредь быть поаккуратнее - рубль, по самым
скромным подсчетам. Рассказ Баландина о высокоученой даме, приведенный мною
в назидание, на Птаху впечатления не произвел.
- Лезут не в свое дело, - отмахнулся он. - Детей бы лучше рожали.
В подлиннике это был всесокрушающий залп из всех бортовых орудий, и
воспитанием Птахи я решил больше не заниматься. Тем более что отставной
тралмастер - я забыл сказать, что на период экспедиции Птаху оформили
боцманом, - сам великодушно предложил познакомить меня с судном, а лучшего
гида и выдумать было невозможно. Молодой Птаха начинал на "Дежневе"