"Владимир Санин. У земли на макушке (полярные были)" - читать интересную книгу автора

кроме сухариков и жидкого чая.
Один за другим разлетаются с аэродрома самолеты. Подходит и наша
очередь. Моторы прогреты, снег с плоскостей счищен, груз - бочки с
керосином - закреплен. В самолете холодно, как в сарае. "От винтов!"-
кричит командир корабля Анатолий Шульга, и страшный рев потрясает барабанные
перепонки. Через несколько минут мы взлетаем, включаем обогрев и снимаем
мерзлые шубы. Штурман Леня Немов раскладывает карту, Володя Соколов
настраивает рацию. Второй пилот Николай Преснов пока без дела: на его месте
- проверяющий, Игорь Прокопыч Лабусов. Могучий атлет, никогда не унывающий
и веселый человек, он очень любит летать, и с ним любят летать. Уже одно
присутствие Лабусова на борту- своеобразная гарантия удачи, потому что он
родился в сорочке и всегда выкручивается из самых скверных ситуаций.
Лабусову приходилось сажать самолет на честном слове, когда бензина в баках
не хватило бы и на заправку зажигалки. О нем говорят, что он неслыханно
везучий, но мне кажется - дело в другом. Однако подробно о Лабусове -
несколько позже.
Мы летим над тундрой, заснеженной и пустынной. С нетерпением жду первой
посадки в поселке, где расположен оленеводческий колхоз. Вот и посадочная
полоса, которая вызвала бы усмешку на лице любого летчика, но не полярного.
С грехом пополам расчищенный от снега мерзлый грунт - далеко не худший
вариант для полярного пилота, которого жизнь научила с уважением относиться
к каждому погонному метру ровной поверхности.
Надеваю шубу и выхожу на собачий холод. К самолету подходят
колхозники-якуты и выгружают бочки. С изумлением смотрю на молодого парня в
распахнутом бушлате. Заметив мой взгляд, парень похлопывает ладонью по голой
груди и подмигивает. Ну и ну!
Однако в моем распоряжении минут тридцать, и я тороплюсь. Дело в том,
что Соколов именно здесь раздобыл полутораметровый кусок бивня мамонта,
который вот уже несколько дней вызывает у меня приступы черной зависти.
Где-то здесь - Соколов припоминает, что в этом квадрате,- лежат еще два
бивня. И я бегу их разыскивать, прикидывая на ходу, какую стену моей
квартиры украсить находкой. Навожу справки у первой встречной старухи. Она
внимательно слушает, кивает и протягивает мне руку. Мы обмениваемся
рукопожатием, после чего старуха отправляется восвояси, не сказав ни единого
слова. Старик якут, который наблюдал эту сцену, поясняет, что старуха давно
оглохла, и спрашивает, что я ищу. Я нетерпеливо повторяю свой вопрос. Старик
надолго задумывается - видимо, припоминает те годы, когда был молодым,
полным сил охотником. Потом неожиданно предлагает подарить мне собаку. Я
отказываюсь. Старик снова задумывается, закуривает и предлагает подарить мне
другую со баку. Я снова отказываюсь, и старик обиженно уходит. А я печально
смотрю на глубокий снег, под которым погребены два бивня, десятки тысяч лет
ждавшие моего визита. Под ногами скрипит отвердевший на жестоком морозе
наст. Прохожу мимо трех привязанных к столбу оленей. Они с подчеркнутым
равнодушием не обращают на меня никакого внимания и лишь переступают
широченными копытами-лыжами. Кланяюсь. Никакого впечатления. Пожимаю плечами
и хочу войти в дом, но на меня бросается огромный пес, одетый в модную
пушистую шкуру. Веревка мешает ему разорвать меня на части, и он справедливо
негодует по этому поводу. Я храбро грожу собаке пальцем и вхожу в дом.
Пожилая якутка варит мясо, а за столом двое мальчишек страдают над
арифметикой. Приход гостя дает им законное право отшвырнуть учебники, и на