"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

были добрые ребята.
Другие же, как лопоухий Вицкий и полный гонора Наркисов, держались
натянуто, когда случай сводил нас в одном обществе.
Я, впрочем, только потом понял, что держался слишком свободно с
сослуживцами моего друга, тем самым нарушая уставной способ обращения
рядового с офицерами.
Может быть, это было причиной неприязни ко мне Вицкого - военного
чиновника до мозга костей, если хоть в костях у него содержался мозг.
Все же Лева был рад моему приезду. В его многотрудной жизни долгие годы
я был чем-то вроде отдохновения и побуждения к добрым делам, в общении со
мной он порой расслаблялся от вечной сосредоточенности и отдалялся от
ежедневных помыслов. Нам предстояло пробыть в близком соседстве полтора
года. И мы все же могли делиться если не заветными мыслями, то новостями о
родных и друзьях и воспоминаниями, милыми сердцу в отдалении от дома.
Дня три я прожил в полном бездельи. Валялся на койке, читая Гоголя и
поедая шоколад, которого накопилось несколько коробок - из домашних посылок
Левы. Шоколад, как и человек, болеет от старости и при этом теряет вкус и
запах...
Меня зачислили комсоргом в разведроту. Полное ее название - Третья
отдельная моторазведывательная рота разведотдела штаба Первого Белорусского
фронта. Командиром ее был тогда храбрый и добрый офицер - капитан Харитонов.
К вечеру старшина привел меня в хату на окраине Гомеля, где размещался один
из взводов. За не-покрытым столом в пятистенной избе сидело десяток
белозубых парней, подстриженных кто полубоксом, кто под польку, одетых в
добротные гимнастерки (иногда без погон). Сразу было видно, что они не чета
старшевозрастной деревенской матушке-пехоте. Они свободно и по-дружески
поздоровались со старшиной и позвали меня ужинать. Мне отвалили большой
котелок крутосваренной пшенки, дали с полкило хлеба и приличный кус сала.
Когда старшина ушел, старший среди солдат сержант Быков налил мне полкружки
самогона. Принимали в разведчики так: в барабане нагана оставляли одну пулю.
Крутанув барабан, прикладывали наган к виску и нажимали на курок. Так все по
очереди. Только новичок не знал, что в барабане заложена стреляная гильза.
Шутка казалась необычайно остроумной всем разведчикам. Когда, бледный, я
спустил курок, все захохотали.
Рота жила воспоминаниями о недавних боях в Белоруссии, пополнялась,
бездельничала, неся легкую караульную службу. Наш непосредственный начальник
из разведотдела Данилюк приказал мне занять разведчиков самодеятельностью. Я
организовал хор, исполнявший ужасными голосами под баян песню "От края до
края по горным вершинам..." Времени оставалось достаточно. Впервые за войну
я начал пописывать стихи.
Не могу сказать, что от жизни пришел к литературе. Скорее от литературы
к жизни. От обратной связи. Ни одна жизненная ситуация не увлекала меня и не
потрясала настолько же, насколько факты литературы. Жизненные факты всегда
служили для меня лишь толчком, и я переживал их настолько вяло, пока во мне
они не преобразовались в субстанцию литературную, и тогда уже, в
претворенном виде, я переживал эти факты со всей силой чувства, яростью
сожаления, что их жизненная основа навсегда мной утрачена и ощутима только в
мысли - что ее нельзя потрогать и вновь прожить в реальности.
Я думаю, что лишен другого дарования, кроме способности вторично
прожить ситуацию в "другом этаже". Но это еще далеко от результата