"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

путям, потом свернул в кусты, положил под голову опустевший матрас и заснул,
счастливый, вольный, сам по себе, не отягощенный ни домом, ни бытом, ни
совестью.
Так спалось только тогда, во время войны, в часы отдохновения и
свободы.
В госпитале ожидало меня письмо. В нем родители переслали мне краткое
сообщение из пулеметной роты, где говорилось, что я представлен к боевой
награде.
Скромный бой, в котором я был ранен, сразу представился мне в новом
литературном оформлении. Приятно было поверить в геройство и отвагу и в
укрепленный пункт. Это был язык сводок Информбюро. Медаль сияла в моем
воображении. Я, впрочем, ее так и не получил.
Тем не менее письмо из роты наполнило меня чувством благодарности и
новым солдатским самоощущением. Остальную часть войны я был уже не
новобранец, а бывалый воин, "проявивший при взятии".
В госпитале пробыл до 9 августа. И был откомандирован в запасной полк.
Четвертый раз за войну пересекал Россию. Она казалась веселей и
спокойней. Может быть, оттого, что в воздухе чувствовалась светлая осень.
В Горьком на вокзале какой-то солдатик, оглядев мое обмундирование,
сказал:
- Сапоги продай, солдат! В запасном все равно отберут.
Вдвоем отправились на барахолку, где сменяли новую обмундировку на б/у
третьей степени, получив приплату хлебом и салом и тогда уже отправились в
полк.
В лагерях запасного полка под Горьким, в Марьиной Роще, на голых нарах
гвоздем кто-то нацарапал истинно лагерное изречение: "Кто не был, тот
побудет, кто был, тот не забудет. Учти! Горя хлебнете!"
Мне как всегда везло. Не успел я горя хлебнуть и учесть, как нас
построили в одну шеренгу, скомандовали рассчитаться по порядку номеров.
Я был девяносто девятый. Отсчитали сто человек. Сотый - Сашка
Лебедкин - будущий друг.
Нам предстояло заготовлять дрова для полка в керженских лесах.
Уничтожение леса - признак цивилизации, а не культуры. Но сама рубка
деревьев - жестокая азартная работа - сродни охоте. При этом переживаешь
азарт и жестокость подлинной борьбы за существование. Дерево падает, трепеща
всеми ветками, со вздохом, как живое существо.
Переделка природы пока означает ее погибель. Люди, деревья и звери
уцелеют только в том случае, если цивилизация подчинится культуре. Утешает,
что культура непрерывна. Мы забыли, как плетут лапти. И помним египетскую
"Песнь о Гильгамеше".
Валить лес - работа тяжелая, но здоровая. С рассвета до трех-четырех
дня мы валили березы и елки, обрубали ветки, крыжевали стволы и таскали на
плечах двухметровые поленья километра за полтора к реке. Жгли сучья. От
больших костров стлался трехслойный дым - белый, черный и зеленоватый.
Потом отдыхали, варили обед в котелках. На троих - два котелка. Моими
сотрапезниками были Сашка Лебедкин, паренек с Ветлуги, природный лесовик, и
Ванька Козырев, толстый прожорливый увалень, по военной профессии -
санинструктор. У Ваньки ложка была величиной с черпак. И поскольку хлебали
мы по очереди - ложку я, ложку Сашка, ложку он, - то добрую половину котелка
выхлебывал Ванька; особенно жалко было, когда дело доходило до гущи. Сашка