"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

Однако адреса не дал.


Утром, подъезжая к Свердловску, я пригласил одну из своих соседок в
театр.
Давали "Дон Кихота". Танцевали Дудинская и ленинградский балет.
Меня угнетал мой мешок - матрас, набитый пайковой едой. Я попытался
сдать его в гардероб, но гардеробщица наотрез отказалась:
- Украдут продукцию - а я отвечай.
Пришлось идти в ложу с полосатым мешком.
В антракте я уныло кружил по фойе под руку с девушкой, волоча
злосчастный матрас.
Зал был наполнен отощавшими балетоманами, солдатами и девушками.
Бледной казалась музыка, бледными выцветшие декорации. Лица балерин под
гримом были худы и печальны.


Отыскать Московский университет оказалось делом нелегким.
Я стоял, ожидая трамвая. И вдруг откуда-то с неба слетела - в белом
легком платье - бледный ангел на плечо - моя соученица Милочка Ляхова - с
поцелуями, со слезами: "Откуда? Жив. Слава богу!"
Университет в этот день, оказывается, возвращался из эвакуации в
Москву.
Собралась небольшая толпа. Говорили, что, дескать, невеста, а жениха,
мол, убило. Думала, что убило. А он раненый. И не знал, куда писать.
И уже кто-то из женщин всплакнул. Мы уехали в трамвае, а на остановке,
наверное, еще долго говорили о нас.
В общежитии находились только девчонки. Потом отыскался О. по прозвищу
"Мясо" - за прыщавое лицо. Он сейчас, говорят, профессор. И милый Милька
Люмкес, единственная отрада, - близорукий Люмкес, настолько подслеповатый,
что его отчислили из действующей армии доучиваться истории немецкой
литературы.
Все заняты были сборами. Я обижен был равнодушием и вялостью, с
которыми отреагировали на мое лихое явление. "Тыловые суки!" - разочарованно
думал я. И стал вынимать из матраса угощение. Тут все оживились. Я извлек
две буханки белого хлеба, сало, банку с американской колбасой, сахар и
масло. Еда исчезла мгновенно. И тогда все словно опьянели. И тогда только
обрадовались мне. Я понял, что вялость была от голода. И девочки, и милый
Люмкес действительно опьянели от еды.
Я читал стихи. И какой-то шальной математик вопил что это здорово. И
Милька расспрашивал и рассказывал. Мы никак не могли наговориться.
Милый Люмкес, который тогда уже прекрасно переводил Рембо и Грифиуса;
Люмкес, который вернулся в Москву из эвакуации летом 43-го года и вскоре,
несмотря на слабость зрения, попал на войну и успел погибнуть; милый, умный,
ученый Люмкес, от которого осталось лишь несколько переводов, - как жадно
разговаривали мы в тот день!
К вечеру я помог ребятам погрузиться в эшелон, отбывавший в Москву. Мы
с Милочкой Ляховой стояли в тамбуре. Эшелон тронулся, и я проехал до
какой-то ближайшей станции. А когда простился и сошел с поезда, была уже
ночь, звездная, теплая, ясная. Составы на Свердловск не шли. Я прошел по