"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

спишет.
Нет, не спишет! Не списала.


Промежуток

Ранение мое оказалось тяжелым. Грозило заражение крови, долго не
заживала рана, онемели пальцы. Сперва я побывал в нескольких прифронтовых
госпиталях. А к концу апреля отправлен был в тыловой госпиталь, в небольшой
городок на Урале - Красноуральск.
Мне снова повезло.
Город был маленький. Госпиталь небольшой. Порядок в нем был скорей
больничный, чем лазаретный.
Чуть оправившись от первых болей, я начал читать запоем. В бывшей
школьной библиотеке были пестрые книги: Стендаль, "Разговоры Гете с
Эккерманом"; Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Павленко и даже первый том
"Эстетики" Гегеля.
Важных и оригинальных мыслей в любой период жизни у нас не так уже
много, и они у разных людей поразительно схожи, поэтому часто приходится
признавать правоту людей чуждых, а то и враждебных. Только фанатики способны
отринуть идею, если она высказана не их устами. Не надо бояться совпадений.
Ум, состоящий из самых верных и благородных определений, часто не выше
банальности. Уникальность ума проявляется во взаимодействии мыслей, в их
сцеплении, в особенности их произрастания, в том веществе мышления, которое
уникально и неповторимо.
Многие мои госпитальные размышления, возможно, существенны. Но вещество
их было водянисто.
Я быстро подружился с ребятами из своей и соседней палат. Подружился и
с некоторыми врачами и сестрами. Когда стал ходячим, приятельница моя, милая
Аллочка Нацкая, сестра, ведавшая сероводородными ваннами и ласково
прозванная Серочка Водородовна, раздобыла мне гимнастерку, брюки и сапоги,
которые я хранил под матрасом. Можно было иногда улизнуть вечером на
танцплощадку или в городское кино.
Моему лечащему врачу, незабвенному Якову Яковлевичу Иванову, я дарил
фривольные стишки и эпиграммы на местные темы. Старик хохотал до слез и
дивился легкости моего слога. Над стишками этими потешался весь госпиталь. И
может быть, из-за них Якову Яковлевичу удалось выхлопотать мне командировку
в Свердловск, где находился мой институт, слившийся с Московским
университетом.
С трудом я влез в вагон битком набитого поезда. Рука моя еще была в
лангете.
Долго стоял на одной ноге в полукупе, балагуря с тремя девицами, чудом
уместившимися на четверти нижней полки. Поезд уже набрал скорость, когда к
нам пробился курчавый заика средних лет, оказавшийся писателем Евгением
Пермяком. Он потребовал, чтобы раненый лейтенант освободил ему место на
верхней полке. Лейтенант спокойно острил. Четверть часа их полемика веселила
вагон.
Настала ночь. Я примостился на полке в полувисячем положении. И долго
врал Пермяку про фронт. Он ахал, восхищался русским интеллигентом из
армейских низов. Горячо приглашал к себе. Обещался написать обо мне Шагинян.