"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

Петеньки Ростова.
Пришли к нам однажды подарки из какого-то города - рукавички, бумага,
конверты, немного еды - бесценные подарки тыла фронту - с записочками, где
стояли женские имена и адреса. По этим адресам многие молодые солдаты тотчас
отправили письма.
В войну часто переписывались незнакомые одинокие люди - солдаты,
оставившие семью в оккупации, с девушками, заброшенными эвакуацией на Урал
или в Сибирь. Девушек этих звали "заочницы". Порой такая переписка
заканчивалась свадьбой.
Я к тому времени хорошо изучил солдатский письмовник и слыл в батальоне
неслыханным мастером сочинять письма.
Семен, уходя на пост или по какому-нибудь делу, часто поручал мне
написать письмо. И, не прочитавши написанного, отсылал домой.
- Да чего читать, - говаривал он. - Ты грамотный, знаешь, как написать.
Постоянно обращался ко мне молодой Анисько с просьбой ответить
"заочницам", которых было у него несколько штук. Всем им он писал, что
одинок, семью потерял и готов предложить сердце тыловой подруге, если та
пришлет свое фото и проявит желание полюбить молодого солдата Анисько.
Письма "заочниц" обычно читались вслух. Аниськины друзья посмеивались
над простодушием тыловых девиц и обсуждали сравнительные достоинства их
фотографий.
"Сынок, - писала солдату Анисько женщина, приславшая новогоднюю
посылку, - ты мне о любви пишешь, а мне уж пошел седьмой десяток..."
После этого Анисько сперва прочитывал письма сам.
В первый день нового года Шипицын убил большого жирного зайца. Едва
заяц был сварен и съеден, как меня вызвали на КП пульроты к замполиту
Залиеву.
Я взял винтовку и пошел по тропе мимо заснеженных ельников; идти было с
километр мимо второй линии дзотов и землянок, где стояли автоматчики и
ампулометчики.
Я не дошел до их землянок метров пятьдесят, как заяц взыграл в желудке,
непривычном к обильной пище. Я отошел с тропы в ельничек и мирно присел. Тут
ударили немецкие минометы. Кто знает, отчего забеспокоились немцы в погожий
день нового года, но полковые мины ложились частыми сериями, неровными
подпалинами грязня снег вокруг. Мне бы надо было вскочить и опрометью бежать
к ближайшему блиндажу, не застегивая штанов, что заняло бы полминуты. Однако
влететь в чужой блиндаж в таком виде означало бы полную потерю лица. Я стал
бы посмешищем батальона. Именно это соображение заставило меня остаться под
елкой. К счастью, обстрел скоро кончился.
Я вспомнил этот эпизод, ибо он свидетельствует, что я уже становился
солдатом и мог чувство чести поставить выше опасности...
Когда порядок жизни в обороне перестал быть для меня внове, постепенно
начала одолевать тоска по дому, по друзьям, по стихам.
Спасался я от тоски и скуки тем, что сочинял в уме большой роман. Это
был роман со многими персонажами, со сложными переплетениями судеб, роман -
история поколения, который никогда не лег на бумагу и все же существовал -
для одного читателя, для меня, - и постоянно развивался, переделывался и
оттачивался. Его вымышленный идеальный мир - а это был роман идеальный,
потому не лишенный ходульности - восполнял недостаток идеального в моей
повседневной жизни на протяжении всех моих фронтовых и тыловых лет, и его