"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

Некоторые из этих строк надолго сохранились в моем чувствовании. И потом
через много лет вошли в стихотворение. Например, первая строфа "Прощания
юнака" записана в первой моей фронтовой книжечке. Почему-то я назвал это
"Сербская песня". Через много лет откликнулись строки о скрипящем и поющем
дереве, перенесенном из волховских болот в Михайловское, где жил Пушкин:

Дерево пело, скрипело...

Дерево это, береза, над которой в полночь стояли Качиги, действительно
пело и скрипело ночью, ветреной погодой, когда я стоял на посту.
Писал я свой полудневничок, обычно сидя на пеньке у входа в блиндаж.
Однажды услышал, как Прянишников сказал сержанту Кабанову:
- Проверить надо, что он пишет и куда передает.
Я вошел в землянку и ударил его в зубы.
Через час меня вызвали на КП пульроты.
- Садись, - печально сказал мне осетинский учитель, замполит Залиев. -
Немца бить надо, своих бить не надо.
Я объяснил ему, в чем дело.
- План политбеседы писать надо, - сказал Залиев. - Обижаться не надо.
Тут в блиндаж вошел Мишка Трутнев. Мишка вместе со мной был курсантом
гомельского училища, парень с восьмиклассным образованием, плакса и писун.
Его отправляли доучиваться в офицерскую школу. Замполит подписал ему
какие-то документы, и Трутнев, откозыряв, ушел.
- Обижаться не надо, - сказал Залиев. - Одни уходят, другие не уходят.
Кто не нужен - уходит, кто нужен - не уходит. Например, я погибаю, например,
ты - не погибаешь.
Так он закончил свою туманную речь и, отпуская меня, добавил:
- Иди, драться надо с врагом.
Я понял смысл его туманного напутствия. Мне было за что обижаться.
Вместо Трутнева в офицерскую школу должен был ехать я...
После того как ударили морозцы и стали болота, жизнь на нашем фронте
пошла немного веселей. Всю осень мы пробедовали на плесневелых сухарях да на
супчике, где капустка капустку догоняла. Мучились без табаку.
Все мысли и разговоры тогда вращались вокруг еды. По вечерам в землянке
шли бесконечные рассказы - кто как женился, в центре которых всегда стояло
роскошество свадебного пира. Иван Васильевич Каботов так расписывал картины
многодневной еды и питья, что слабые духом просили: "Уймись, сатана!"
По санному пути нам стали возить 900 граммов хлеба, выдавать полный
солдатский приварок - кашу из концентрата и суп с американской колбасой либо
с кониной, если в обозе убивало лошадь.
Мы слегка отъелись, и вшей поубавилось, то ли действительно от
успокоения, то ли оттого, что чаще стали присылать походную баню.
Однажды с баней прибыло зеркало. Помывшись и прожарившись, я поглядел в
него. Из рамки на меня уставился круглолицый курносый солдатик в каске,
похожий на подосиновый гриб. Выходило, что я добился того, о чем так
возвышенно размышлял - стал как все.
Поближе к Новому году к нам начали прибывать посылки из тыла, и все мы
радовались вещественной вести, принесшей запах и вкус родного дома. Помню
рассыпчатые пшеничные лепешки Семеновой жены, чуть горьковатые от полыни.
Получил и я посылку от родителей с разной снедью и с неизменным изюмом