"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

поверят в бою, а не то еще похуже - оставят раненого на поле боя или помогут
отправиться на тот свет.
Но, конечно, не расчет подобного рода формировал среднего фронтового
командира. Вся обстановка опасности, смерти, единения, ответственности,
долга, вся непосредственность и жизненность этих категорий, абстрактных в
иное время и в иных обстоятельствах, определяли поведение большинства
фронтовых офицеров. Я успел убедиться в конце войны, что в иной обстановке
личные качества оказывались иными. И многих фронтовых офицеров я мог бы
представить себе в тылу - с его исступленной и изнуряющей работой, голодом,
бабьей тоской, жестокостью власти, хапужеством, возможностью удовлетворить
корысть и похоть, взвинченностью пропаганды, шпиономанией и взаимной
бдительностью.
Иллюзии на этот счет, впрочем, довольно прочно утвердились в нас, и
слово "фронтовик" до сегодня означает нечто большее, чем "человек,
побывавший на фронте".
Да и я лишь задним числом понял, что фронтовик фронтовику рознь, как и
тыловик тыловику.
Портила качество человеческих отношений на фронте, а может быть, вообще
снижала высокое самоощущение нации сталинская бацилла недоверия и взаимной
слежки, распространившаяся и на передовой.
Мы знали, что за передовой линией стоят заградительные отряды с
петлицами пограничников, коим приказано косить из пулеметов отступающих. По
переднему краю в тихие дни ходил рыжий особист, любитель Стендаля,
погубивший рабочего Литвиненко. Знали, что можно говорить о победах, а не о
поражениях, знали, что наше среднее начальство тоже под богом ходит. Страх
перед "Смершем" на какой-то срок действительно цементировал фронт, но по
сути глубоко разлагал высокие понятия народа, борющегося против нашествия.
Это позже сказалось. Сказывалось, впрочем, и в нашем быту боязнью
откровенности и порой торжеством негодяйства.
Кто были среди нас наушниками "Смерша", мы чаще всего не знали.
После войны я встретил на улице Кирова бывшего сержанта разведроты
Ваньку З., мародера и насильника, трипперитика всех степеней. Он был младшим
лейтенантом ГБ. Вспомнил я его откровенные речи, которые пресекал скорей по
неприязни, чем по должности комсорга разведроты.
Установкой на подозрение пользовались многие дурные люди на фронте.
Воспользовался ею и Макар Прянишников.
Вести дневник или записывать что-либо для памяти на войне не
полагалось. Информбюро постоянно цитировало дневники немецких солдат и
офицеров. Я не помню публикаций наших солдатских и офицерских дневников.
Даже генеральских не помню. Есть журналистские дневники - Симонова и
Полевого, но это другое дело.
Солдат практически и не мог вести постоянные записи. Это внушило бы
подозрения, да и при очередной бесцеремонной проверке вещмешка старшина
приказал бы изничтожить тетрадку или записную книжку, поскольку они не
входили в список необходимого и достаточного солдатского скарба.
Не вел дневник и я. Но были у меня малого формата записные книжки, из
которых некоторые уцелели. Как комсорг роты я вписывал туда планы очередных
мероприятий и политбесед, а рядом и дневниковые записи, довольно скупые.
Стихов я осенью 42-го и зимой 43-го не писал, да и позже писал редко и
плохо. Но порой записывал строки или строфы, случайно пришедшие на ум.