"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

мироощущением, с коллективизмом, с индивидуальным сознанием, с ее медициной,
гигиеной, универсальным умельчеством, с ее правилами поведения и с ее
великой ценностью - словесным искусством.
Евтушенко упрекнул меня как-то за образ "конь тонкий, как рука": между
тем, образ этот принадлежит речи Семена Косова, который про зимнюю дорогу
говорил: "Как яичком накатана". Это было не творчество, а речь. Речь Семена
была полна новых для меня значений; он учил меня понимать сны, толкование
которых сродни звуковым ассоциациям поэзии: девки - к диву, лошадь - ко лжи.
Однажды мне приснилось, что спорю с отцом.
- С отцом дрался - домой придерешь, - сказал Семен.
Мудрость Семена была не от чтения, а от опыта, накопленного в народной
речи.
Мне порой казалось, что у него нет собственных мыслей, а только готовые
штампы на все случаи жизни. Теперь я понимаю, что мы тоже говорим штампами,
но цитируем неточно и небрежно, наши знаки, может быть,
индивидуализированны, но бледны по речи. Народ купается в стихии речи,
отмывая в ней мысли. Мы же речью только полощем горло.
Самым талантливым среди всех, владеющих речью, был у нас Каботов Иван
Васильевич, пожилой пехотинец, бывший волжский матрос или бакенщик.
Стрелковое отделение поздней осенью располагалось некоторое время в
нашей землянке. И всех забавляли бесконечные шутки, прибаутки и присловья
Каботова, а также его изобретательный неругательный и необидный мат. Во
время обстрела при каждом близком разрыве мины Иван Васильевич выдавал
матерное проклятие немцам, обычно в рифму и никогда не повторялся.
Поздним вечером, сменяясь с поста, промокший и продрогший, он долго
сушил портянки и шинель около печурки, устроенной из большого молочного
бидона, и спрашивал, если не все спали: "Сбрехать, что ли, сказку?"
Сказки он рассказывал плутовские, по большей части непристойные, о
солдате, идущем с войны ("вроде как мы с вами"), и о черте, строящем солдату
замысловатые козни. Иван Васильевич был солдатский Андерсен, он умел
развеселить и утешить. И сказки плел до поздней ночи, пока не уснет
последний слушатель, а может, и потом рассказывал для самого себя. Спал он
мало. Я его спящим не помню.
Осень и начало зимы прошли спокойно. Я постепенно привыкал к солдатской
жизни и к фронтовому тылу.
Отношения между собой у фронтовых солдат как правило были дружеские.
Средние офицеры редко обижали и унижали рядовых. Вспоминая тыловые запасные
полки, солдаты охотно ругали тамошнее начальство, считая, что вся сволочь
окопалась в тылу и по собственной злой воле, да еще и стараясь особо
выслужиться, заедает солдатскую жизнь драконовскими строгостями и
бессмысленными трудами. Если это верно, то только отчасти. Наш комроты,
капитан Никифоров, и его замполит, осетин, по фамилии, кажется, Залиев, и
комвзвода Непочатов, и старшина роты, славный великан Бербец, и даже сам
легендарной смелости комбат Жиганов - все они проявляли о нас заботу, были
просты в обращении, ничего не заставляли делать зря, да и жили примерно так,
как жили мы, одинаково разделяя с нами все опасности и превратности
фронтовой жизни.
Но на фронте не специально подбирались добрые, заботливые, смышленые и
смелые командиры - на фронте была необходимость смелой и взаимной выручки,
справедливости и заботы. Командиру, не обладающему подобными качествами, не