"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

даже вызывал блеснуть перед ходоками из других пулеметных расчетов,
специально присылаемыми, чтобы узнать новости и прогнозы насчет ближайшего
хода событий, а то и просто попросить написать письмо или стрельнуть табаку.
Кабанов был грубой натурой, при этом - классный пулеметчик из
чапаевской дивизии.
- У меня никакая оружия от рук не отобьется, - говорил он.
Другой тип был Шипицын, тихонький вятский мужичишка, в бою, однако, не
робкого десятка. Он благоговел перед Кабановым и вообще начальства боялся
больше, чем немца, потому собственного мнения не имел, а точнее - не
высказывал. Он привык к насмешкам, которым подвергались вятские из-за их
дробно-окающего говорка. Рассказывали, как вятский ехал со середы на базар
или как затаскивал корову на крышу.
Вторым номером до меня в пулеметном расчете был Макар Прянишников,
старик лет сорока. Может, за то он возненавидел меня, что вынужден был
уступить должность, на его взгляд, значительную. Меня он преследовал и
постоянно утеснял как мог. Он был из тверских валенщиков. Скуп, запаслив и
осторожно-вороват. Медленно и как-то с боку на бок пережевывал пищу,
перетирал ее стертыми желтыми зубами, как старая корова. Утром, выйдя из
землянки, обстоятельно опорожнялся, громко пускал злого духа и
удовлетворенно говорил: "Ну, Макар, перезимуешь".
Единственным человеком в расчете, для которого духовные начала и знания
были предметом постоянного уважения и восхищения, был Семен Андреевич Косов,
алтайский пахарь. Мужик большого роста и огромной силы, он испытывал особую
нежность ко всем, кто слабей его, будь то зверь или человек. Пуще других его
мучил голод, и я иногда отдавал Семену обеденный суп, а он зато приберегал
для меня огрызочек сахару. Но не из-за этого обмена состоялась наша дружба,
а из-за взаимной тяги сильного и слабого.
Обоих нас недолюбливал Кабанов. Мне, например, мешало то, что я любил
говорить правду, и это, пожалуй, больше всего раздражало старшего сержанта
Кабанова.
Любовь к высказыванию правды в любых обстоятельствах - либо незрелость,
либо болезнь.
Правдолюбцы болезненные, лихорадочные, за правду не пожалеют ни себя,
ни других. Они на виселицу готовы пойти ради правды, но и не взыскующих
града готовы на ту же виселицу отправить. К счастью, болезнь правдолюбия
чаще не больше, чем насморк, выражается так же гнусаво и излечивается так же
легко.
Важнее, пожалуй, не любить правду, а знать ее. И это знание уже не
болезнь, но мудрость.
Правдознатцы больше знают о правде, чем правдолюбцы, которым их правда
кажется главной, часто последней и достойной подвига или инквизиции.
Правдознатцы хотят о правде дознаться. Правдознатцам не только своя правда
нужна, но и чужая. И знание их - несчастливое. Знают, что правда горька
есть.
Высший тип - праведники, которые высказывать правду не умеют, да и
понять ее не тщатся, они живут правдой. И потому независимы ни от болезни,
ни от знания. Живут они правдой по инстинкту, по устройству натуры.
Правдолюбцам они кажутся трусливыми, правдознатцам - глупыми. А они готовы,
может быть, признать и то, и это. Живут, как умеют жить. Боясь иногда
пустяков. Но главного - не боясь: врага, насилия, смерти.