"Давид Самойлов. Люди одного варианта (Из военных записок) " - читать интересную книгу автора

его рассказа о себе:
- Встал я утром. Чувствую - тепло уходит...
Он был расстрелян перед строем. И перед расстрелом держался так же
безучастно.
Странность этой истории лишь теперь пришла мне на ум. Доверил ли бы
умный, хитрый и проницательный Литвиненко свой план двум людям, когда мог
осуществить его один? Он свободно ходил по обороне, и его нескоро бы
хватились, если бы он ушел днем кустарниками нейтральной полосы. Передний
край наш не был сплошным. Да и как мог составиться предательский заговор,
если сотоварищи Литвиненко находились в пулеметном расчете, а он, не рискуя
навлечь подозрение, мог являться в расчет ну хотя бы раз в неделю на десять
минут. Да и все друг у друга были на виду.
Не было ли дело Литвиненко замыслом рыжего капитана, который обитал
рядом с оружейниками в батальонном тылу и действительно мог усмотреть и
унюхать нечто незаурядное и самостоятельное в натуре пулеметного мастера?
Все могло быть...
Эта трагическая история вновь всплыла и вернулась ко мне через тридцать
три года.
Осенью я вдруг получил повестку от ОСО Московского военного округа,
куда вызывался свидетелем по неизвестному делу.
В некоторой растерянности я отправился на Кропоткинскую, где отыскал
неуютный пустоватый особняк и был встречен лейтенантом-следователем Особого
отдела.
- Дела давно минувших лет, - сказал мне следователь после необходимых
формальностей, предшествующих снятию свидетельских показаний.
Я, перебравший в уме множество вариантов, в том числе и дело
Литвиненко, почему-то сразу понял, что это о нем.
Не знаю, каким образом возникло мое имя при переследовании, видимо,
кто-то из горной бригады помнит о моем существовании, а может, и следит за
моей судьбой.
Я рассказал следователю все немногое, что знал о Литвиненко. По памяти
казалось, что соучастников у него было двое, выяснилось, что было их пятеро.
Пара фамилий смутно мне припоминалась.
Не знаю, хотел ли лейтенант подлинного пересмотра дела. Я прямо его об
этом спросил. Он ответил, что его мнение играет роль лишь при пересмотре
решений Особых Совещаний и Троек, поскольку они юридически не обоснованны,
пересмотры же трибунальских приговоров, как это было в случае с Литвиненко,
зависят целиком от прокурорского надзора.
Разговор наш был довольно поверхностный и касался главным образом
поведения Литвиненко, его разговоров и того, кто был в курсе его замысла.
Придя домой и обдумывая свои ответы следователю, я понял, что мало
коснулся обстановки на нашем участке фронта и реальной возможности сговора и
перехода целой группы на сторону противника. Свои соображения я изложил в
письме, которое просил присовокупить к моим показаниям.
Термин "дутое дело" мелькнул в речи лейтенанта, впрочем, кажется, без
всякого касательства к истории с Литвиненко.
На прощание лейтенант показал мне папку с материалами о Николае
Афанасьевиче Литвиненко, на которой означено: ХРАНИТЬ ВЕЧНО.
Вот каким образом прикоснулось к вечности имя Николая Литвиненко, а
заодно, вероятно, и рыжего особиста из нашей бригады, и всех других, имевших