"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

написали тридцать пять семей и выбрали нашего папку и Улыбина Николая как
ходоков..."
Пошло знакомое. Эту историю Артамонов, в принципе, знал. Неугомонный
дед его Анисим, единственный в деревне партиец, после гражданской войны
сколотил коммуну и повез ее в Сибирь, на вольные земли.
"...Нашли в Алтайском крае место - город Славгород, район Хабары.
Поехали в апреле, чтобы весной посеять успеть. Только многие до места не
доехали. Привязался к нам тиф и всякая зараза, начал умирать народ. Вагоны
наши ставили на карантин, ехали поэтому очень долго... Выпала и нам горькая
доля - умер папка. А нас пятеро, да шестым мама беременная... Что делать?
Наверное, все помрем, не доедем. Решили, коллективом, не оглашать, что бы ни
случилось. Прятали мертвых, а ночью выбрасывали из вагона..."
Дальше - опять знакомая история. И страшная. Про то, как мать и
сестренка ее двоюродная на станции Татарка отстали от поезда. Позвала их
местная женщина полы вымыть, наградила за это буханкой хлеба. Вернулись они
с хлебом на станцию - а поезд ушел. Но, слава богу, какой-то дядя Митя - как
Артамонов понимал, - младший брат их матери, остался. Ничего, мол, девчонки,
доедем... К вечеру этого же дня дядя Митя умер от тифа. На третьи сутки их
подобрали красноармейцы, посадили в свой эшелон и довезли до места.
"...Привезли нас в Славгород. Мама нас встретила, и бабушка с ней... -
Вот как: еще и бабушка, оказывается, с ними была. Прабабка, значит,
Артамонова. - Бабушка, как узнала, что умер дядя Митя, упала возле вагона и
больше не поднялась. Умерла сразу... Все люди наши разъехались по деревням.
Остались мы одни - а чистом поле. Шесть недель жили. Мама заболела, совсем
сделалась плохая. Стала уходить от нас в степь. Последний раз ушла на пять
суток. Спасибо - красные армейцы ее нашли, которые тут обучение проходили.
Она в бессознании уже была..."
Артамонов встал, заходил по комнате. Бог ты мой!.. Он представил себе
алтайскую степь - бескрайнюю, с проплешинами озер, заросших глухим камышом.
И в этой степи безумная женщина. Пять суток. Одна. Потерявшая за считанные
дни мужа, брата, мать. В дали невообразимой от родины, от какого-никакого,
пусть нищего, но все же, дома. А где-то возле станции, на узлах, пятеро,
тоже обезумевших от страха, голодных ребятишек... И про все это такими
простыми, как черный хлебушко, словами: "Упала и больше не поднялась...
Стала уходить от нас в степь..."
"А мы-то пишем, - думал он. - В облака забираемся, аки демоны, среди
молний летаем и в громоотводы низвергаемся - нервы пощекотать..."
Несправедливо думал, пожалуй, о "витающих" в облаках-то, да трудно было в
такой момент быть справедливым.
"...Вот сидим мы в этой деревне под чужим амбаром. Пошла скотина с
поля. В каждый двор целое стадо поворачивает. Богато жили люди, хлеб ели
белый. А мы в своей Туле и черного не видели... Стали подходить люди: "А где
же мужики ваши!" Вот они, мужики: одному десять лет, второму семь, третьему
четыре года. Да нас - три девки: с Катькой-то, двоюродной сестрой. Я старше
всех, мне уж тринадцать... Наняли меня добрые люди, увели, а мама с ребятами
под амбаром остались. Вот так вот, сынка дорогой, начался мой трудовой
путь..."
"...Дали матери место (выговорила я все ж таки) в избушке, вместе с
телятами. А за это, что мать живет вместе с телятами, должна я зиму работать
без платы. Ну, еще топлива давали: десять кизяков в сутки да пучок камыша