"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

Я спросила:
- Мам, куда папка ушел?
- На войну, детка.
- А разве война близко?
- Близко, доченька..."
"...Стали мы с братом Петром ходить по деревням, узнавать, еде стоят
деникинцы. Ходили, просили милостыню - кто что даст, собаки нас рвали. Но
узнаем, в какой деревне деникинцы - и в лес, до условного места. Брат Петро
свистел очень хорошо, как соловей. Вот он свистнет, выйдет к нам дяденька
знакомый, мы ему расскажем, как что, а он нам - корзинку грибов..."
"...А часа через два явились к нам деникинцы, начали маму спрашивать:
"Где муж?" Мама говорит: "Не знаю. Как взяли на войну - так больше и не
видела."- "Врешь, такая-рассекая!" Стали маму бить. Мы все, ребятишки, в
крик. А нас не мало было - пять человек. Они и нас плетью: "Замолчите,
щенята!.."
Этих, ранних, подробностей Артамонов не знал, мать никогда не
рассказывала. Удивился: как она запомнила-то? Сколько же ей тогда было?..
Попытался сам - что запомнил? Самое-самое первое? Какие образы, картины?
...Отец понукает серого в "яблоках", как таких называют, коня. Конь,
впряженный в сани, на которых короб с углем, ни с места. Уткнулись сани в
крутой сугроб, загрузли. Отец схватил с воза лопату, широченную "подборку",
размахнулся и огрел серого по крупу: "Пах!"... Артамонов заплакал. Так
горько, что отец испугался, стал утешать его: "Ты чего, дурной?.. Чего
ревешь-то? Ему же не больно. Гляди - какую он задницу отъел. Вон, хвостом
только крутит. Лопата - она же плоская. Кнутом-то больнее. Я же не кнутом.
Вот я щас, смотри, еще разок его - он и глазом не моргнет..." - Отец опять
было замахнулся.
Артамонов взвыл аж с подвизгиванием. "Тьфу! - отец расстроился, ткнул
лопату в снег. - Что ж мне теперь - самому впрягаться?.."
...Очень солнечно, ярко, зелено. По лужайке, поросшей низкой, плотной
муравой, идут к дому смеющиеся отец и мать. Несут покупку: этажерку не
этажерку, такое, в общем, голубенькое сооружение из трех полочек - для
посуды. Артамонов бежит им навстречу. Они сажают его на верхнюю полочку и
несут. Артамонов болтает ногами, а в руках у него оказывается какой-то
румяный, твердый мячик.
- Ты ешь, ешь, - говорит мать. - Это яблоко. Артамонов вонзает зубы в
тугой бок "мячика" - и рот его наполняется изумительной влажной сладостью...
Еще вспомнил, как, набегавшись по улице, заглядывал в окошко (оно низко
было от земли) и просил: "Мам! Помажь и посоли!" Так назывался у него хлеб с
маслом, посыпанный сахаром-песком.
Почему-то помнилось много солнца. Даже тот зимний день, когда отец
огрел лопатой коня и Артамонов безутешно плакал, - тоже был солнечным.
Сугробы горели, искрились, даже глаза приходилось жмурить.
И коня он помнил не целиком: ни головы, ни ног - огромное светло-серое
пятно.
Потом началась война - и солнце пропало. Во всяком случае, его стало
почему-то меньше. Например, тот день, когда они с матерью гоняли объевшуюся
Белянку, был темным, пасмурным. Или это уже сумерки наступили?..
Он продолжил чтение:
"...Зимой у нас стало собираться много народу. Писали какие-то списки,