"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

Смотри, каких орлов воспитала? - ("Орлы", правда, сидели, сутулились - один
доходнее другого. Но гостя распирало великодушие.) - Твоего Тимофея вон за
границей даже читают. В Испании! Ты хоть знаешь про это?.. А Константин?
Первый здесь человек. Не смейся, не смейся - первый! Ты думаешь,
председатель первый? Нет - он! - Журналист картинно указал на Константина. -
Он разумное сеет. Из хулиганья здешнего людей делает. Я вон видел, как с ним
на улице-то... каждый встречный - мое почтение!..
Это матери было маслом по сердцу. Она возгордилась.
- На детей я не погрешу. Они меня не обижают. И люди к ним хорошо
относятся. Ко мне тут недавно - я в городе была, у дочери - Семейничиха
забежала, соседка бывшая. "Ой, Анисимовна! Это не про твово ли Тимку нонче
по радио говорили? Не поняла, чо говорили, а вроде как про твово". Про
моего, говорю, наверное, что ж тут такого. Про него плохого не скажут - я не
опасаюсь... А это не твой ли, спрашиваю, Ванечка возле милиции на портрете
висит: разыскивается злостный рецидивист?.. То-то ты ему, мокроносому, все
потакала: огурцов с чужой грядки надрал - молодец, Ванечка; овцу колхозную,
зарезанную, привезли с дружками под черемшой (за черемшой, видишь,
поехали) - давай сюда и овцу... Нет, я своим потачки не давала...
Мать села на любимого конька. К старости это все чаще стало с ней
случаться. Артамонов крутил головой: сочинила, наверное, про радио. Что-то
он не помнил никакой передачи. Разве только, о книжке информация проскочила.
И друг хорош - в Испанию его метнул.
Чтобы перевести разговор и отвлечь внимание от своей персоны, он,
усмехнувшись, сказал:
- Мать у нас героическая... Ты знаешь, ведь она жизнеописание свое
составляет. Специально для меня.
Это было правдой. Мать ему как-то созналась: "Я, Тима, тебе про свою
жизнь пишу. Уж много написала. Как раньше жили, как бедовали - все подряд,
голимую правду. А то помру, а тебе может пригодится что..."
Товарищ начинание матери горячо одобрил. Про связь поколений заговорил,
про ответственность литераторов перед правдой жизни.
А мать вдруг огорошила Артамонова.
- Я, Тима, сожгла ведь писанину-то свою. Почти две общих тетрадки
написала - и сожгла.
- Как... сожгла? - Артамонов даже привстал. Он когда-то, посмеиваясь
внутренне над ее затеей, снисходительно сказал: "Пиши, пиши, мать. Глядишь,
опубликуем твои мемуары." Но она серьезно взялась. И сестра ему, при случае,
заговорщицки сообщала: "Мать-то... пишет." И теперь он представил, как
сгорел в огне этот многолетний труд. Труд - а что же еще! И какой! Мать
никогда в школу не ходила, самоучкой осилила грамоту, писала, как слышала,
безо всякой грамматики, даже точек и запятых не знала - отделяла мысль от
мысли вертикальными черточками. Да разве в этом только труд! Ведь это же...
снова все пережить, перечувствовать, над каждой строчкой слезами облиться:
уж он-то знал, как они, строчки, даются... С ума сойти!
- Да они у меня на телевизоре лежали, - стала оправдываться мать, - а
Танюшка добралась (речь шла о младшей девчонке брата), ну и разрисовала все
красным карандашом. Я тебе их такие-то постеснялась отдавать, испорченные.
- Мать, да ты... - Артамонов чуть не ляпнул "сдурела". - Ты понимаешь,
что натворила? Да неужели бы я под ее каракулями твои не разобрал? Да я бы
стекло взял увеличительное... Сожгла - а! Ты подумай! Гоголь, понимаешь...