"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

Артамонов подошел к ним. Они стояли в отдалении от всех, и Артамонов
остро почувствовал их состояние: посторонние, неприкаянные. Он тоже
заговорил. Чувствовал - требуются какие-то слова. "Надо перетерпеть все
это, - говорил он. - Вот этот самый момент. Момент отчуждения. Она сейчас не
с нами, что делать. Она была нашей и будет еще - потом, завтра, всегда. А
сейчас она принадлежит не нам, а всем этим близким и неблизким людям,
необходимому ритуалу... Надо перетерпеть..."
Он говорил, а за словами, рядом с ними вставала мысль: ну, вот и все...
все. Шлагбаум открыт. Впереди "последняя прямая". Жизнь представилась ему
длинной цепью, у которой вот сейчас отпало переднее звено. Теперь он сам это
переднее звено. За ним - другие: скукожившийся, жалкий Миха, дочка, их
будущие дети. Там не видно края - в неясность, в туман, мельчая, уходит
цепь. А здесь, резко, - обрыв. И тянуть, тянуть эту цепь, пока не
споткнешься, не упадешь... Мать потому так долго держалась за жизнь -
старая, изболевшаяся, - что заслоняла детей. Вот именно - заслоняя собою...
На другой день после похорон Артамоновы делили материнское наследство.
Делила, по праву старшей, сестра. Она же где-то и разузнала про этот обычай:
после смерти человека полагается каждому из близких отдать какую-то его
вещь. Себе сестра взяла вязаную кофту. Дочери ее, племяннице Артамонова,
достались маленькие серебряные сережки, которые мать, проколов когда-то
давно уши, так ни разу и не надела. Оксана получила кашемировый цветной
платок. Миха - любимую книгу бабушки, роман "Жизнь Нины Камышиной"
писательницы Елены Коронатовой.
Наконец сестра сказала:
- А это, Тима, тебе, - и двумя руками, как-то уж очень торжественно,
протянула ему толстую тетрадь в черных дерматиновых корочках.
Вот когда Артамонов заплакал. Взял тетрадь, ушел на кухню, стоял там и
молча плакал, сжимал прыгающие губы - не мог удержать...
Он знал, что в этой тетради. Не понимал только - когда же она
успела-то?
Примерно с год назад он приезжал к брату в деревню. Мать тогда жила у
Константина. Приехал он не один, с товарищем, местным, новокузнецким,
журналистом, Ну, истопили баньку, попарились, сели за стол. Мать - она в тот
раз неплохо себя чувствовала - расхрабрилась, выпила с мужчинами рюмочку.
Оживилась, похорошела даже как-то. Она, вообще, обладала способностью -
природной, не намеренной - легко меняться. С ровней, с бабами, старухами -
одна. А в кругу людей потоньше (хотя, в чем она, тонкость-то? Ну хотя бы так
сказать - пограмотнее) вдруг подтянется, построжеет - прямо этакая
комсомолка двадцатых годов. Еще волосы ей, теперь уж совсем белые, помогали:
она всегда носила городскую короткую стрижку.
Журналист, бойкий человек (матери он сразу начал говорить "мамуля"),
принялся нахваливать хозяйские разносолы.
Мать заскромничала:
- Да какое уж тут угощение. Это вам в охотку. Да после баньки, после
стопочки. Мы, сынок милый, люди не богатые. Никогда и не были богатыми-то. С
отцом-покойником ничего не накопили, и детей этому не сумели научить.
Журналист, от изумления будто бы, даже вилку положил. И вскинул
подбородок. Это он очень хорошо сыграл.
- Кто бедный? Ты, мамуля, бедная?.. Да ты же богачка! Твое богатство ни
в какие шифоньеры не упрячешь. Вот оно, вокруг тебя! - он повел рукою. -